— Да ну, — не поверил Шагала.
Судя по оханью и кряхтению лежака, он пробовал повторить.
— А ещё ложатся на животы — и кольцом ноги, прямо к ушам…
— Штаны-то, — жадно спросили из темноты, — штаны-то, поди, втугую натягивались?..
— Ноги к ушам? У них что, хребтов нету совсем?
Бухарка вздохнул:
— Вот чем себя трудить надо было, а не кулаками сдуру махать.
Сквара пригрелся, начал уплывать в тёплые облака.
— Слышь, дикомыт!
— Ну…
— А тебя на что звали?
Сквара неохотно приоткрыл один глаз:
— Сказывать велели, кто это из подземелий в двери скребётся…
Все замолчали.
— Да пел он, — проговорил Лыкаш, но не очень уверенно.
Дверь скрипнула. Воробыш подавился и замолчал. Хотён ругнулся от неожиданности. Шагала испугался, с головой юркнул под одеяло.
Вошёл Ознобиша, засидевшийся в книжнице. Мальчишеская сарынь сперва притихла, потом стала смеяться, потом на удивлённого Зяблика стали шипеть. Тот, постояв немного, ощупью пробрался к себе.
— Пел? Кто пел?
— Да Скварка.
— А раз пел, почто ещё не в холоднице?..
— Ну его, ты про девок давай!
Шаткий топчан накренился, как льдина. Ознобиша ткнулся лбом Скваре между лопаток. Опёнок вздохнул. Светел ещё бежал к нему, тянулся обнять, но между ними воздвигались сугробы, росли чёрные каменные стены, вились, угрожая сбросить, раскаты снежных дорог…
— Сами вбеле румяны, ручонки тонюсеньки, косточки утячьи…
— А ножки?
Шагала, уставший гнуться пятками к голове, заявил со знанием дела:
— Правская девка вся круглая быть должна! Чтобы щёки — ух! И титьки — во!
Ребята постарше засмеялись:
— Экий знатель!
— Титьку небось мамкину только видел!
— И ту не помнит поди!..
— Слышь, Хотён! А у девок мякитишки-то… во — или как?
— Ври складней, Хотён, — посоветовал Ознобиша.
Гнездарь вдруг смутился:
— С обильным телом в кольцо не больно совьёшься…
— Всё равно, — сказал Пороша. — Обильное, оно радостней.
— Ты сказывай, не томи!
Ознобиша хихикнул:
— Чтобы и на рожны сесть было не жалко…
— Маганку бы сюда. Мы тоже мораничи, нам воля!
Топчаны снова заходили от смеха.
— Как там кабальной в кладовке, прочно замкнут? С вилами не наскочит?
— Хотён! Про Маганку другой раз побакулим, ты про захожниц давай!
— А что про них, если ни сиськи, ни…
В дальнем углу размечтались, стали вздыхать:
— Где-то им у нас перины постелены…
— Была разница, если не здесь.
— Взяли бы да сюда вдруг пришли! На честную беседу…
— А ты им челом бил? Пряничков с орехами припасал?
Скваре примнилось движение в темноте. Какое, откуда — понять он не успел. Их с Ознобишей лежак затрещал, обрушился.
Пришлось просыпаться, под общий хохот попирать босыми ногами холодный каменный пол, обарывая тягу остаться досыпать как есть, на перекошенных досках. Пусть неудобно и холодно, но хоть снова не упадёт…
Пока возились, разговоры в опочивальне постепенно иссякли. Кто-то ещё мечтал самолично изведать, вправду ли пришлые девки выучены борьбе, но язык заплетался.
— Я понял, — прошептал Ознобиша, когда братейки выправили топчан и прижались под одеялами.
— Ну…
Сквара вроде никакой работы нынче не делал, а затомился, будто камни ворочал. Стоило растянуться в тепле, жёсткий лежак начал невесомо покачиваться, баюкать.
— Я понял, — повторил Ознобиша.
Сквара приоткрыл один глаз:
— Ну?..
— Лихарь взбесился, когда я из хвалебника читать начал. Он сам мне велел… уставшим победные ноги сбивать… а потом чуть душу не вынул… Ведь неспроста?
— Ну, — промычал Сквара. Затих.
Они об этом непременно подумают. Вместе подумают. Потом, не сейчас…
— И ещё надо будет те восемь топчанов уронить, — мстительно приговорил Ознобиша. — Где Хотён.
Сквара неожиданно вздрогнул, приподнялся на локте.
— Что?.. — насторожился Ознобиша.
Вместо ответа дикомыт ужом вывернулся из-под одеяла, беззвучно ускользнул с топчана. Ознобиша улёгся было поудобнее, но потом вздохнул, почесал затылок и тихонько, ощупывая деревянный край, прокрался следом.
Впотьмах кто-то поскуливал. Тонко, жалобно. Сквара сидел на лежаке у Шагалы, подтянув мальчонку вместе с одеялом к себе на колени. Тот всхлипывал — еле слышно, зная из опыта, что явными слезами можно доискаться если не тумаков, то насмешек, и неизвестно, что хуже. Ознобиша подсел, склонился к нему. Завтра Шагала снова будет лихим храбрецом и ни за что не пожалуется, но сейчас он всхлипывал, комкая одеяло. Потом через великую силу проглотил горе, выговорил внятно, с тихим отчаянием:
