— Да, брат, молодчина ты, хорошо устроил свою вот- чинку! — говорил Борис Федорович Годунов Марку Даниловичу.
— Спасибо за похвалу, — отвечал тот.
Годунов и Кречет-Буйтуров ехали на конях среди поля.
— Доволен я очень, что собрался к тебе заглянуть: порадовал свое сердце. Эх, кабы все вотчинники таковы были, как ты!
— Будут когда-нибудь, Борис Федорович.
— Будут, да когда? Это куда дорога ведет? — спросил Годунов, указывая не пересекающую поле дорогу.
— Коли туда поедем, — указал Марк вправо, — прибудем к усадьбе боярыни Доброй, коли сюда, — он указал влево, — к дому вернемся. А ведь я, чай, тебя заморил разъездами? Поедем обедать, только за скудность обеда не обессудь.
— Я в Москве засиделся, рад размять кости. Поездим еще. Свернем вправо — хочется мне взглянуть, что такая за боярыня Добрая.
И, не дожидаясь ответа, Борис Федорович повернул коня. Марк Данилович сдержал свою лошадь.
— Не больно охоч я, правду сказать, туда ехать.
— Что так?
— Что попусту рану бередить незажившую?
— Э, ничего, потерпи! Может, боль и утихнет, — с полуулыбкой заметил Борис Федорович и погнал коня.
Волей-неволей пришлось Кречет-Буйтурову следовать за ним. Через полчаса быстрой езды усадьба Василисы Фоми- нишны вынырнула из-за поворота дороги.
— Эта самая усадьба и есть? — спросил правитель.
— Она, она.
Годунов направил коня прямо в ворота, подъехал к крыльцу, спрыгнул с коня и стукнул дверным кольцом. Выглянул холоп.
— Доложи боярыне, что царский шурин Борис Федорович Годунов да окольничий Марк Данилович Кречет-Буйту- ров хотят ее повидать.
И, пока холоп стоял с разинутым от удивления ртом, Борис Федорович, промолвив: — «Пойдем, Марк Данилович», — взбежал на крыльцо, миновал сени и вошел в светлицу.
— Чего нам там стоять? Здесь обождем, — он, опустившись на
Очутившись в доме боярыни Доброй, Марк Данилович так заволновался, что его волнение заметил Годунов.
— Эк, тебя пробирает! — с усмешкой заметил он.
Было слышно, что в доме поднялась суматоха. Доносились возгласы, хлопанье дверьми, беготня. Потом все смолкло. Легкие шаги послышались за дверью, и Василиса Фоминишна вошла в светлицу.
— Ну, боярыня, рада-не рада, принимай гостей незваных, — сказал Годунов.
— Царскому шурину завсегда рада, — с низким поклоном ответила Добрая.
На Марка Даниловича она старалась не смотреть.
— А еретику-то как же? Ужли тоже рада? — с усмешкой спросил правитель.
— Кто б с тобой ни пришел; всякому обрадуюсь.
Годунов смотрел на боярыню и думал: «И пригожа, и не глупа, кажись, а только бес-баба, должно быть!»
— Не откажись, Борис Федорович, хлеба-соли откушать, — продолжала Василиса Фоминишна, говоря с Годуновым, словно со своим старым знакомым.
— Нет, уволь! Угости ты нас лучше бесе душкой своей.
— Ой, какая же со мной, с бабой глупой, беседа! — усмехнулась боярыня.
На лице ее не приметно было и тени волнения, только красивые глаза будто потемнели немного. В душе она очень волновалась. Неожиданный приезд правителя, да еще с Марком, вовсе не обрадовал ее, а встревожил. Что Марк не был посажен в темницу, а возвратился из Москвы в тот же день, в какой был увезен стрельцами, это она благодаря досужим кумушкам давно знала. Однако она ни на минуту не сомневалась, что Кречет-Буйтурова постигнет то или другое наказание — мало-мало царская опала. И вдруг этот, любимый и ненавидимый ею в одно время, человек является в ее дом вместе с самим Годуновым. Было чему удивиться и чем встревожиться.
Какая цель была приезда их к ней в усадьбу, она не могла понять. Единственно, что она могла предположить, это — что правитель захотел допросить «еретика» в ее присутствии. Но почему ж он тогда приехал с ним так запросто? Ни стрельцов, ни помощников себе «про случай» никаких не прихватил?
— Зачем себя глупой считаешь? Сдается мне, тебя умишком Бог не обидел, — продолжал в шутливом тоне разговор Годунов.
