Посетительница вошла. Знахарка вгляделась в ее лицо и воскликнула с удивлением:
— Боярыня Василиса Фоминишна!
— Я самая, Матвеевна, — ответила боярыня, сбрасывая промокший от дождя опашень и опускаясь на лавку, — я самая. Не думала я у тебя быть, да загнала меня злая напасть. Как тать, выбралась из дома своего и прибегла к тебе за помочью.
— Рада услужить, боярынька. Поведай только, что за напасть приключилась, — сказала знахарка, тоже присев на скамью против Доброй и зорко всматриваясь в нее хитрыми ввалившимися глазами.
— Беда пришла на меня, Матвеевна! — печально говорила Василиса Фоминишна, приложив руку к щеке. — И ни с чего больше приключилась, как от очей молодца-соколика. Нет мне спокою, бабушка, и днем, и ночкой терзаюся, извожусь по нем, а он на меня и взглянуть не хочет.
— Экое диво! На такую красоточку?
— Знать, не для всякого такою я кажусь. Есть у него зазнобушка, может, и похуже меня, да ему милей. Ах, Матвеевна, кабы знала ты, какой злобой палюсь я на эту разлучницу проклятую! Кажись, по капельке бы кровь из нее, окаянной, выпустила б!.. Она — всему помеха. Не будь ее, не пришлось бы мне горевать, к тебе за помощью идти. Бабушка! Слезно молю — помоги ты мне, облегчи муку мою, поверни ко мне любовь того молодчика!
Знахарка ответила не сразу.
— Приворот, стало быть, надо сделать? — промолвила она наконец. — Что ж, это можно.
— Можно? — радостно вскричала боярыня.
— Трудненько, правда, а можно… Он к тебе ведь в дом ходит?
— А ты почему знаешь?
— Э! Ты спросила бы лучше, чего Матвеевна не знает! — самодовольно заметила старуха, — Стало быть, он и ест, и пьет у тебя в дому частенько?
— Ну, вестимо ж.
— Так вот что: дам я тебе настоечку особенную такую, прямо скажу — во граде во Киеве на Лысой горе ведьмы ее готовят, а у меня меж ними знакомых немало есть, так я и раздобылась… Сейчас у меня нет этой настойки, а через не- дельку-друтую добуду. Этого снадобья ты маленько — капель этак пяточек — примешай своему молодчику к питью — к водочке либо к наливке, ал и к меду… Выпьет он — и шабаш! Толкать будешь — не уйдет.
— Да ну!
— Врать не стану. Ты только так подстрой, чтоб после того, как он хлебнет снадобья-то, зазнобушка тут подле не вертелась, а всего лучше, коли ты с ним глаз на глаз останешься.
— И неужли он полюбит? — промолвила боярыня, вся красная от радостного волнения.
— Как сказывала: толкать будешь — сам к тебе полезет.
— Ай-ай! Да ведь это чудо будет!
— На то я и знахарка, чтоб такие дела вершить, какие другим не под силу.
— Скорей бы, Матвеевна!
— Недельки этак через четыре…
— Как через четыре?!. Ведь ты сказала прежде, что через неделю-другую.
— Это я так сбрехнула… Нет, недельки через четыре… Да и то не знаю, достану ли.
— Вот тебе на! — разочарованно воскликнула боярыня.
— Да ведь стара я стала, немощна — когда соберусь слетать, не знаю, — тянула старуха, набивая себе цену.
— Слетать?
— Ну, вестимо ж, слетать. Али ты думаешь, я на Лысую гору в Киев-град пешью пойду?
Дрожь суеверного ужаса пробежала по телу боярыни. Ей вдруг стало не по себе сидеть наедине с такою старухой, которая может летать на Лысую гору. Морщинистое лицо старухи с длинным загнутым носом, с быстрыми, хитрыми глазами показалось ей каким-то зловещим. Она поднялась и накинула опашень, потом достала кошель и подала его знахарке.
— На, возьми пока… После два таких получишь. Только скорей, Богом молю!..
Матвеевна жадно схватила кошель и рассыпалась в благодарностях.
— Уж не пожалею костей своих, — добавила она потом, — так и быть, слетаю на деньках. Через недельку снадобье будет готово…
— Вот это ладно.
— Не проводить ли тебя до дому, боярынька? Вишь, ночь-то какая! — сказала знахарка.
— Нет, ничего, я одна, — ответила та, чувствуя, что ей одной будет менее страшно, чем с этой старухой.
