Тут голос ее оборвался, и она, закрыв лицо передником, горько заплакала.
— А ведь он тоже принадлежит к их семье! — сказала она, помолчав, и сердито опустила передник. — Все-таки он Майнау; это так же верно, как и то, что над нами сияет солнце. И хотя покойный барон никогда не видел его, Габриель был и остается его сыном.
— Вы должны были бы рассказать все молодому барону, когда он вступал в права наследства, — серьезно произнесла Лиана.
Ключница в испуге отскочила и подняла руки к небу.
— Ему, баронесса? — спросила она, будто не расслышав. — О, вы шутите! Когда молодой барон даже мельком увидит Габриеля, я уже дрожу: этот взгляд пронизывает меня насквозь! Это правда, барон человек порядочный, делает много добра бедным, не терпит несправедливости, но он не хочет видеть многого, он не любит, чтобы его беспокоили, и потому то, в чем следовало бы как следует разобраться, остается для него незамеченным… Он ведь хорошо знает, отчего больная так кричит, когда герцогиня проезжает мимо… — Тут Лен замолчала.
— Отчего же? — спросила Лиана, слушавшая ее с величайшим вниманием.
Ключница искоса, смутившись, посмотрела на нее.
— Видите ли, молодой барон так похож на своего покойного дядю, что я другой раз готова присягнуть, что покойный барон ожил… Как-то раз он прошел мимо индийского домика под руку с герцогиней, — старушка настороженно огляделась, — а ведь герцогиня всегда смотрит на него так, точно сжечь хочет его своим взглядом. Меня в то время не было там, поэтому не знаю, как так вышло, но больная вообразила, что это идет ее возлюбленный, и, мучимая ревностью, громко вскрикнула; с тех пор она всегда неспокойна, когда герцогиня проезжает мимо верхом… И это доказывает… как сильно она любила покойного, но господин барон твердит: она помешана — и все тут… Нет, он и пальцем не пошевельнет, и если Господь не смилуется, то для бедного мальчика через три недели начнется духовная дрессировка, а потом его ушлют к язычникам — вот тогда он уже не будет стоять им поперек дороги.
— Но ведь его посылают туда потому, что так желал покойный барон!
Ключница посмотрела на молодую женщину долгим выразительным взглядом.
— Да, так толкуют в замке, но… кто же этому поверит? Видели вы известную записку?
Лиана ответила отрицательно.
— Кто его знает, что там написано! Видите ли, баронесса, в тот вечер, когда вы неожиданно вошли в индийский домик и были так ласковы к Габриелю, я порадовалась в душе и подумала: наконец-то Бог послал нам своего ангела. Вы и есть ангел, в этом я убедилась сегодня, когда вы так смело заступились за бедного ребенка перед всем этим ужасным обществом. Но вы ничего не добьетесь. Тут нужна такая, какой была покойная баронесса, она от каждой безделицы принималась топать и швырять в прислугу чем попало, не разбирая, острый ли это нож, ножницы или что-нибудь еще… Да об этом я лучше умолчу, не стану открывать вам всего, что знаю, чтобы не смущать вашего кроткого сердца… Потому что вам самой предстоит борьба, тяжелая борьба, так как этот старый злодей будет подкапываться под вас, как крот, ведь он хочет выжить вас во что бы то ни стало, а другой, который привез вас в Шенверт, — не гневайтесь на меня, баронесса, я должна высказаться, — другой за вас не заступится, не станет удерживать вас здесь. Мы все это знаем и видим. Когда ему из-за выходок старого барона станет уж очень тошно, он покинет Шенверт, перекрестится и поедет куда глаза глядят, будет бродить по белу свету. А что дома оставит, до того ему и горя мало, не исключая и бедной молодой жены.
Яркая краска залила лицо Лианы. Какую роль играла она в этом доме? Прямая, безыскусная речь этой женщины с ужасной ясностью обрисовала ей двусмысленное, недостойное ее положение. «Мы все это знаем и видим», — только что сказала Лен. Значит, она, Лиана, была предметом сострадательного внимания обитателей Шенверта. Вся гордость Трахенбергов, а с ней и все оскорбленное достоинство женщины возмутились в ней от этих слов. Никто не должен был знать о ее унижении.
— Все это происходит вследствие взаимного соглашения между бароном и мною, моя милая Лен, так что нет смысла вмешиваться в наши отношения, — сказала она ласково и спокойно и протянула руку, чтобы поверх компресса старушка наложила сухую повязку.
