Майнау опять сидел на козлах и правил лошадьми, а Лиана устроилась в углу кареты, но теперь это была не «серая монахиня» с холодной решимостью в сердце, некогда всеми осмеянная, но счастливая женщина в дорогом подвенечном платье, тяжелый шлейф которого расстилался на белых атласных подушках экипажа. В волосах ее сверкали изумруды, а прекрасные умные глаза молодой женщины восторженно следили за каждым движением красавца мужа, для которого она навсегда распрощалась со своей холодной замкнутостью и забыла оскорбления, нанесенные ее гордости.
Была тихая теплая ночь… Бледная луна плыла по темному безоблачному небу, освещая землю мягким серебристым светом. В парке за неподвижным прудом величественные липы Майенфеста слились в одну бесформенную массу; в их тени бесследно растворилась рыбачья деревня, как будто исполинская рука погрузила в воду эту герцогскую игрушку… Лиана не знала, что там в первый раз было названо герцогине ее имя, что графиню с рыжими косами призвали под липы только для того, чтобы использовать ее для осуществления давно задуманной мести. Но она, тем не менее, с содроганием отвернулась: огромная темная масса деревьев, мертвая неподвижность поверхности пруда имели какой-то зловещий вид. Молодой женщине и без того приходилось бороться с тяжелыми ощущениями. Она знала, что в ехавшей перед ними карете сидел также и придворный священник, который как тень всюду следовал за гофмаршалом. Она видела из гардеробной, как он сел в карету и захлопнул дверцу… Этот ужасный священник был уже в Шенверте, когда она входила в замок перед поездкой. Он на самом деле имел отвагу и настойчивость хищного зверя, преследующего намеченную им жертву… Сильный страх овладел ею, когда они выехали из леса и стали спускаться в живописную, освещенную луной Шенвертскую долину. Там, внизу, ехала карета гофмаршала; было видно, как сверкнули стекла, прежде чем она исчезла за можжевеловыми кустами. Лиане потребовалось все ее мужество, чтобы не попросить мужа везти ее прямо в Волькерсгаузен, не заезжая в Шенверт…
В ту минуту, когда серые рысаки как вкопанные остановились у подъезда замка, точно из земли выросшая Лен уже стояла у подножки экипажа.
— Час тому назад все кончилось, баронесса, — шепнула она задыхаясь. — Тот, с бритой головой, тоже приехал, как раз перед вами. Он вполне может еще сегодня ночью потребовать от меня все ее украшения для передачи их гофмаршалу, как уже было в тот раз.
— Я скоро приду, — сказала Лиана.
Она выпрыгнула из кареты, а Лен тем временем возвратилась в индийский домик. Теперь для молодой женщины наступил тяжелый, ужасный момент: она должна была рассказать Майнау о случившемся у смертного одра Гизберта, рассказать ему все, что знала. А потом они с ним пойдут в индийский домик и он сам возьмет злополучную маленькую серебряную книжечку.
Майнау не заметил ключницу и спокойно повел Лиану в ее комнаты. Они оба невольно отступили назад, когда перешли из голубого будуара в соседний зал: на столе посреди комнаты горела лампа, а рядом стоял гофмаршал, выпрямившись и слегка опираясь правой рукой о край стола.
— Извините, баронесса, что я явился в ваши комнаты, — сказал он с холодною вежливостью. — Но уже одиннадцатый час, и я сомневался, что ваш супруг согласится переговорить со мною еще сегодня; а поскольку это крайне необходимо, я предпочел подождать его здесь.
Майнау оставил руку жены и твердым шагом подошел к старику.
— Вот он я, дядя! И охотно пришел бы к тебе наверх, если бы ты этого потребовал. Что ты хочешь сказать мне? — спросил он спокойно, но с видом человека, который не собирается выполнять несообразные требования.
— Что я хочу сказать тебе? — повторил гофмаршал, сдерживая гнев. — Прежде всего я желал бы запретить тебе называть меня дядей. Ты сегодня сказал, что решил распрощаться с прежними друзьями. Я же с ними и душой и сердцем, плотью и кровью, значит, этот разрыв разлучает тебя навсегда и с братом твоего отца.
