— Совершенно удовлетворенная месть не нуждается во втором действии: она, подобно пчеле, умирает в то мгновение, как вонзает жало, — сказал Майнау, слегка побледнев.
Герцогиня бросила на него огненный взгляд.
— О, pardon! Значит, там, в зале, ошиблись, — сказала она, пожимая своими красивыми плечами. — Ну, так есть какая-нибудь другая причина! То, в чем вы хотите уверить нас по своей мимолетной прихоти, так же невероятно, как и предположение, что гранатовое дерево со своими пурпурными цветами может расти на леднике… Пусть эта рыжеволосая графиня Юлиана со своею неизменной глубокомысленной миной, с сомнительной ученостью внушает вам уважение, но ведь любить такую женщину нельзя.
— Вы говорите о такой страсти, какую и я когда-то испытывал, — отметил Майнау ледяным тоном: его возмутило то, что она произнесла дорогое ему имя. — Что в ней было мало силы, доказывает то, что она бесследно исчезла.
Герцогиня отшатнулась от него со стоном, как будто в нее вонзили смертоносное оружие.
— Если действительно, как вы говорите, — продолжал он неумолимо, — такая женщина редко бывает любима, то и слава Богу! Тогда я, может быть, понемногу избавлюсь от мучительной ревности, которую прежде никогда не испытывал и которая так часто терзает меня теперь… Я объясню вашему высочеству, почему я сегодня здесь в сопровождении золотоволосой графини Юлианы. Это не второй акт «Мести», но раскаяние, публичное извинение перед моей оскорбленною женой.
Герцогиня захохотала так громко и истерично, точно у нее начался нервный припадок.
— Извините! — воскликнула она, как бы задыхаясь от смеха. — Но все это настолько невероятно! Отважный дуэлянт, неугомонный забияка… — pardon! — храбрый воин, беспощадный насмешник, не признающий женских добродетелей, раскаявшись, извиняется перед графиней с рыжими косами! Никогда люди не перестанут смеяться над львом, смиряющимся перед пряхой!
Он сделал шаг назад. Ее голову украшала корона, от этой женщины, управлявшей государством от имени малолетнего сына, зависело благоденствие подданных, а она стояла перед ним, безумно хохоча, забыв о достоинстве, которое стремится сберечь даже простолюдинка.
— Ваше высочество! Дуэлянту и неугомонному забияке не занимать мужества, — проговорил он, слегка нахмурив брови, — но насмешнику Майнау, легкомысленному преследователю женщин, нужна гораздо большая сила воли, чтобы признаться перед «добрыми людьми» в своем внутреннем перерождении и показать, что ревностный сторонник браков по расчету имеет одно только желание — снискать любовь собственной жены. Но я должен хоть чем-нибудь искупить свою вину перед золотоволосой графиней Юлианой, чистой девушкой с пылкой, артистической душой, со смелыми, независимыми взглядами… Я решился наложить на себя эту епитимью, прежде чем позволю себе вкусить нового счастья.
Веер выскользнул из рук герцогини и, сверкая, повис на тонкой цепочке, прикрепленной к поясу. Повернувшись к Майнау спиной, она остановилась перед чудным, во всем цвету, померанцевым деревом и начала торопливо обрывать его цветки, как будто не желая, чтобы эти роскошные ветки украсил хотя бы один плод… Она молчала. Ни один звук не слетел с ее похолодевших губ, только нервные движения рук выдавали ее отчаяние, и он посочувствовал ей.
— Я желал бы, насколько это возможно, искупить все безумства моей жизни, — продолжал он. — В ней так много того, чего я должен стыдиться, потому что нередко я совершал поступки, забывая о чести и благородстве… Натуры своей я, конечно, переделать не могу. Я ненавижу тех, кто ненавидит меня, и обуздать свой нрав я не в состоянии, но раскаиваюсь в том, что был слишком жесток в своем стремлении отомстить… Ваше высочество, я искренне желаю, чтобы счастье и спокойствие водворились там, где некогда я старался поселить несчастье и страдание.
Герцогиня обернулась к нему с совершенно изменившимся лицом.
— Да кто же вам говорит, барон Майнау, что я несчастлива? — спросила она холодно и насмешливо.
Она вдруг выпрямилась, как будто стояла на ступенях трона и давала аудиенцию подданному. Принять гордую, повелительную осанку ей вполне удалось, но не так вышло с ее взглядом: черные глаза горели диким огнем оскорбленной женщины.
