— А сейчас-то что происходит? — вернулся я к своему вопросу.
— А не так давно я похоронил жену… — мы не сразу поняли, что Лундстрем отвечает на мой вопрос. — Когда она еще была жива, — продолжил он после паузы, во время которой присутствующие, опустив глаза, молча ждали продолжения, — в те дни во второй раз баллотировался Ельцин. Шло повторное голосование. Люди были совершенно уверены, что Ельцин не пройдет, потому что у Зюганова было гораздо больше сторонников. И вдруг вот такая передача по телевидению — а мы сидим, смотрим её: заседает фракция коммунистов в Думе. Зюганов заявляет: он уверен, что победит на выборах.
А мальчишка такой, лет 20-ти, спрашивает его: «Г-н Зюганов, я только одно слово! Как ваша фракция относится к диктатуре пролетариата?». Зюганов медленно поворачивается к нему: «Диктатура пролетариата — это краеугольный камень коммунизма!». Я когда послушал, жене говорю: все, он проиграл! Он своей головой не понял, что если диктатура пролетариата, — то, значит, есть враг. А если есть враг, значит, все повторится — тюрьмы, лагеря и все остальное. Простой-то народ, который на себе это испытал, понимает и помнит. И вы знаете, с каким преимуществом прошел Ельцин. Я уверен: если бы этого интервью не было, Зюганов прошел бы. Может быть… — подумав, добавил он.
— И все-таки, — повторил я свой вопрос, — что сейчас происходит, например, с музыкантами?
— Во-первых, мы находимся на пороге того самого кризиса, который был в 30-м году. Потому что сейчас уже шутить нельзя: получилось то, что уже было — простой народ ничего купить не может. А так называемые «новые русские» все уже раскупили. У них и автомобили, и всё остальное — я уже не говорю о недвижимости. А сейчас все представительства, которым был распродан ГУМ, уезжают — одно за другим. Не потому, что они на нас обиделись: они просто прогорают, никто ничего не покупает.
— Не только ГУМ… — вставила до того молча слушавшая рассказчика Тамара.
— Это значит, надвигается кризис, — как бы не услышав реплику, продолжал Лундстрем. — Преимущество американцев над нами заключается в том, что в Америке ценится профессионализм. А в России он не ценится. Вот он по себе знает, — Лундстрем кивнул в сторону Зубова. — Мы все получали гроши. На культуру денег либо выделят, либо нет. Сколько и чего не просишь, один ответ: Олег Леонидович, государство сейчас в трудном положении. И так у нас всегда…
Как бы продолжая его мысль, заговорил Леша.
— Олег Леонидович, я-то знаю, как здесь существуют оркестры. Здесь тоже все не просто. Ну, например, Лу Табакин: по меньшей мере, первые два года они просто работали за свои деньги, то есть в убыток. Я с ним близко знаком. Мы много разговаривали…
Здесь уже я не удержался.
— Леша, милый, но у него, значит, были свои деньги! А откуда они у русских музыкантов? Сколько получает сегодня музыкант в вашем оркестре? — обратился я к Лундстрему.
— Музыкант? Если скажу, не поверите! Мои любимчики, вот такие, как Окунь, по 500 рублей, — выходило меньше 100 долларов в месяц. — А сейчас — обвалилось и это, все стало в два раза дороже. Значит, считайте, что они по 50 долларов получают…
— Сравнивать с Америкой трудно — потому что это ненатуральные деньги. Но понятно, что зарплата просто нищенская. А насчет всех этих событий — я с вами согласен… — Зубов склонил голову над чашечкой с недопитым кофе.
— Кажется, мы хорошо поговорили. Было очень, очень интересно, — я выключил магнитофон, понимая, что беседе подходит конец: времени у моих гостей до отъезда оставалось совсем немного.
— Не столько о музыке, сколько о жизни, — улыбнулся Лундстрем.
— По части музыки я больше надеялся на Лешу: придет — и поможет. Он, надо полагать, лучше знаком с этим предметом.
Действительно, Зубов обещал быть к началу встречи — но что-то ему помешало.
— Я музыку больше знаю, но с детства ее ненавижу, — замечание Алексея можно было понять как шутку. А можно — и нет…
— Я без тебя тут рассказывал, — повернулся к отошедшему в угол комнаты Зубову Лундстрем, — у нас было важное мероприятие, может, оно и у вас ощущалось, «Создаем музыку вместе». Это Союз композиторов устраивал с какой-то американской организацией в 91-м году, — и Лундстрем коротко повторил свой рассказ о встрече и разговоре с американским музыкантом. И добавил: — Когда кончился концерт, он говорит: «Прежде всего я благодарен тебе, что ты дал возможность продирижировать своим замечательным оркестром. Я знаю, говорит, у вас перестройка, гласность…Знаю, как вам тяжело. Ноты счастливый человек — потому что в 18 лет встал перед оркестром и стоишь до сих пор…» — Я же подумал: «В Америке, наверное, не очень дают свои оркестры».
