* * *
Завершая эти заметки, я вспомнил московские проводы Баскина. Он уезжал — навсегда и в полную неизвестность.
Незадолго до этого, месяца, может, за три-четыре, вышел телефильм с его участием «Большая перемена». Что дало повод кому-то из присутствующих (то ли это был Юз Алешковский, то ли сам я) скаламбурить в очередном тосте: «За большую перемену, Илюшенька!»
И я, и наш друг Алешковский, который вскоре после Баскина сам оставил Россию, да и вообще все наши земляки, — те, кто близко знал Баскина по российской жизни, — стали свидетелями этой перемены. Перемены, ознаменованной не просто физическим перемещением актера из одной страны в другую, но возможностью максимальной реализации его творческих возможностей.
Перемены, имя которой — ГОЛЛИВУД.
Июнь 1986 г.
Здесь и там
Режиссер Юрий Белов
Везти может по-разному. Кто удачлив в лотерее, а кто — в женитьбе… И так — от значимого до мелочей: в конце концов, правильно выбранная очередь к кассе в супермаркете хоть на чуть-чуть, но поднимет человеку настроение.
В главных же везениях прежде всего стоит выделить человеческие знакомства. Это когда везет на людей. Такая вот, не обязательно оригинальная, мысль пришла мне на ум, когда я садился за заметки о нашей встрече с Юрием Беловым.
Знакомы мы с ним не первый год. Однажды, путешествуя по стране, я даже загостил у него в Северной Каролине, где…
Но лучше — по порядку. Лучше пусть он сам расскажет: почему Северная Каролина и вообще Штаты, почему Лос-Анджелес? Большую часть своих вопросов я намеренно опускаю — из ответов Белова ясен становится весь ход нашей беседы.
Почему — Северная Каролина…
— …И что дальше следует ожидать от этой жизни? — повторил Белов завершающую часть моей фразы, обращенной к нему в первые минуты нашей встречи. — Это хороший вопрос, мне нравится этот вопрос. Что ожидать?.. Жизнь моя всегда была интересной. И я надеюсь, что не менее интересной она будет и дальше…
Итак, получил я два образования: одно цирковое, окончив училище по классу клоунады, другое — театральное, в ГИТИСе (Государственный институт театрального искусства), на режиссерском факультете. Потом — аспирантура ГИТИСа, три года. Как видишь, образование, можно сказать, — шикарное. А что касается того, что я делал в России… Работал, в основном, много и тяжело. Из того, что особо помнится — драматический театр. Лучшие мои спектакли, как мне кажется, это «Глазами клоуна» в Театре Моссовета вместе с Бортниковым и «Дума про Опанаса» в Театре Станиславского, который критика нашла антисоветским и который серьезно помешал моей режиссерской карьере. Хотя потом были какие-то споры, но я уже…
В общем, ставил я этот спектакль один. И были рецензии — погромные. Одна из них называлась «Пожар в театре». Мол, что же такое творится в Театре Станиславского? Просто антисоветчина открытая!
Представляешь, это все в начале 60-х, в разгар так называемой оттепели… Но были и другие спектакли — много их было. Работал в цирке с клоунами. За что, собственно, и получил всесоюзное признание. Все клоуны тогда принадлежали одной системе, которая называлась Союзгосцирк. Я сделал очень много работ с ними, но самая большая была с Леонидом Енгибаровым. Мы проработали с ним почти всю его творческую жизнь. Она была короткой — он прожил в искусстве всего-навсего 13 лет.
— Отчего он умер? — не удержался я от вопроса.
— Он умер, потому что его добивали. Умер у меня на руках. К тому времени мы уже ушли из цирка — сделали свой театр. Начали с ним гастролировать. Когда он работал в цирке, несмотря на удивительный талант, несмотря на огромную популярность, его не выпускали за границу. А он рвался… Все приезжавшие в Россию импресарио видели его выступления, все хотели его пригласить — но всегда следовал отказ. Однажды я спросил одного из чиновников — почему вы его не выпускаете? И получил ответ: да он же там останется! Я сказал: как останется — у него же мама здесь! — Значит, дурак будет, если не останется! — ответил мне чиновник.
Так что сделали мы свой театр, поездили по стране два сезона, гастролировали почти во всех крупных городах, — и везде был невероятный успех. Причем все тексты мы сами писали. А потом во время нашего отпуска мы вели разговоры об очередной поездке. Уже все намечалось, вот-вот мы должны были выехать. Вдруг — раз, и сердце! Здоровый, совершенно здоровый человек… В тридцать семь лет.
