Погрузилась во мрак и столица империи; телефон не работал, даже в дачные поселки перестали ходить поезда. Николай II укрылся в Петергофе и связь с министерством поддерживал только пароходом придворного ведомства. Вздымавшаяся волна революции реально угрожала погребением многовекового режима. Число бастующих перевалило за миллион; режим судорожно искал выход из создавшегося положения, и Николая уговорили. Наступил день 17 октября.
Царь, как пустую кость, швырнул недовольному народу Манифест о Государственной думе — первом русском «парламенте». Это завораживающее слово «парламент» в конце XX столетия снова начнет щекотать ноздри, уши и воображение новой российской «демократии», которая к этому времени уже запамятует, что все новое — давно забытое старое. Однако в 1905 году неискушенные социал-демократы пытались всерьез воспользоваться «дарованными свободами».
Очевидец писал, что «после подписания Манифеста во дворце произошла бурная сцена — великие князья нападали на Николая II чуть не с кулаками, женская половина дворца истерически рыдала». А на улицах обнимались одураченные люди. Манифест сбил с толку многих, даже умных. Толпы студентов, сняв фуражки, носили по улицам портреты царя, «среди юных бледных курсисток развевалась широкая борода Стасова», а великий Репин спешил запечатлеть на холсте сцену вихря, «могучей людской лавины, сметавшей по пути: городовых и жандармов, дворников и лотошников».
Весть о Манифесте стала распространяться быстро, но до провинции она доходила с искажениями. Впрочем, напуганные «свободами» власти сами сначала сознательно извращали информацию. Манифест царя был уступкой, но самодержец не капитулировал — он отступил. В Манифесте Николай II обещал предоставить Государственной думе законодательные права; провозглашались свобода слова, собраний, союзов, свобода совести и неприкосновенность личности.
В Тифлис известие о Манифесте пришло ночью, а утром 18-го на Головинском проспекте собрались толпы народа. Возникшим спонтанно митингом верховодили меньшевики Жордания и Рамишвили. Последний умиленно возгласил: «Отныне самодержавия нет, самодержавие умерло!» «Мы не хотим оружия, долой оружие!» — увещевал другой оратор.
Выступивший на митинге И. Джугашвили остудил эйфорию толпы: «У нас плохая привычка... кто бы ни вышел и что бы ни сказал, вы встречаете с радостью и аплодисментами. Вам говорят. «Да здравствует революция!» — вы аплодируете. «Да здравствует свобода!» — вы аплодируете, это хорошо. Но когда говорят: «Долой оружие!» — вы и этому аплодируете. Какая революция может победить без оружия, и кто тот «революционер», который говорит долой оружие?»
Он заключил: «Кто бы он ни был, он враг революции, свободы и народа! ...Чтобы действительно победить, нужны три вещи. Первое, что нам нужно, — вооружение, второе — вооружение, третье — еще раз вооружение!»
Его предупреждение не замедлило сбыться. Выехав в Баку, он стал очевидцем кровавых столкновений на улицах города. Как и в Тифлисе, здесь 19 октября прошли массовые демонстрации; затем состоялись контрдемонстрации. На следующий день была предпринята попытка освободить арестованных, но власти применили оружие, и снова пролилась кровь. Он не ошибался, утверждая: чтобы победить — революция должна вооружаться.
Но, призывая к активным действиям, он не только учит — он прежде всего действует сам. И если осуществляемая в подполье организация боевых дружин до октябрьских событий проводилась тайно, то теперь создание отрядов «красных партизан» стало лозунгом революции. Кровавые столкновения форсировали этот процесс. Лидеры большевиков, писал очевидец, Джугашвили, Цхакая, Махарадзе, Бочаридзе, Мдивани стали главными вдохновителями организации отрядов самообороны
Однако Иосиф Джугашвили не забывал и о мобилизующей силе слова. В возбуждающей атмосфере радикализации общественных настроений произошла легализация партийной печати. При его участии издававшийся в Баку либеральный «Кавказский листок» стал органом социал-демократов и был переименован в «Кавказский рабочий листок».
