В июле тактику действий резко поменяли все. Напуганное ярко выраженным народным волеизъявлением правительство и его единомышленники в Советах не намеревались больше играть в демократию. Они решили разрубить гордиев узел «большевистской опасности», грозившей ниспровергнуть власть. Однако устранить с политической арены большевиков, поддерживаемых широкими народными массами, было далеко не просто. И если для черного дела годится вообще все, то для грязного — чаще всего используется клевета. К тому же ее распространение «убивало» двух зайцев сразу. Тень позорного провала июльского наступления армии витала в атмосфере столицы не только немым укором, но и прямым обвинением в бездарности власти. Неудачи армии требовали хотя бы формального объяснения.
Причины поражения армии власти решили свалить на большевиков. Конечно, утверждение, что «немцам помогают большевики», не было свежей грязью. Новым в палитре политических инсинуаций этого момента стало обвинение: будто бы сам Ленин — «немецкий шпион». Эта политическая утка была приготовлена именно на кухне Советов, и ее «поваром» стал бывший участник троцкистского «августовского блока» — некий Алексинский. По замыслам организаторов провокации, инсинуация должна была появиться на страницах петроградских газет уже на следующий день после расстрела демонстрации. Однако ее распространению помешал Сталин. Узнав об этих намерениях, он позвонил председателю ЦИК меньшевику Чхеидзе, «уговорив» земляка обзвонить редакции газет, запретив публикацию очевидно провокационного сообщения. И его вмешательство возымело действие, «обвинение» в адрес Ленина опубликовал лишь мелкий бульварный листок «Живое слово».
Периодически возникающие споры о том, брал или не брал Ленин через еврея Парвуса деньги от кайзеровской Германии — бессмысленны. Деньги действительно были. Их дали те же еврейские банки, что и в 1905 году; и Парвус добивался их для Троцкого. Однако в связи с отъездом последнего накануне Февраля в Америку Яков Фюрстенберг (Ганецкий) и польский еврей Козловский, получив деньги в шведских банках, передали их социал-демократам Видимо, Ленин деньги «взял», и, комментируя этот факт, Адам Улам справедливо заметил, что «он бы взял их для дела революции где угодно, включая двор Его Императорского Величества, но он не был «немецким агентом».
7 июля Временное правительство отдало распоряжение на арест Ленина и Зиновьева, и услужливая пресса поспешила сообщить о его вызове в суд. Ленину предъявлялось обвинение в пособничестве немцам. Первым его порывом было желание явиться в суд, чтобы опровергнуть обвинения. Он даже написал в связи с этим специальное письмо в ЦИК. Пожалуй, это выглядит даже наивно.
Но, конечно, клевета больно ударила по самолюбию Ленина. Предъявленное нелепое обвинение стало политическим оскорблением, и вопрос о явке его и Зиновьева в «суд» руководством большевиков обсуждался на квартире Аллилуевых. На необходимости их встречи с властями настаивал рабочий Ногин.
Но Сталин категорически возразил против такого шага. Он проявил присущую ему трезвость. Не поддавшись легкомысленным эмоциям, он заявил, что об этом «вообще не может быть и речи, ибо это означало бы верную гибель». Ленин и Зиновьев были укрыты на станции Разлив.
Снова, как и в дореволюционные годы, Сталин фактически оказался один во главе партии. Ю.В. Емельянов отмечает: «...уговорив наиболее нетерпеливых большевиков отступить, убедив Ленина уйти в подполье, дав партийным организациям указания относительно политического курса в период отступления и в то же время сумев провести с эсерами и меньшевиками конструктивные переговоры...», Сталин практически спас партию от разгрома. Он проявил дальновидность, выдержку и чуждый рисовке прагматизм. Анализируя происшедшие события 15 июля в кронштадтской газете «Пролетарское дело» в статье «Смыкайте ряды», он призвал «не поддаваться провокации контрреволюционеров, вооружиться выдержкой и самообладанием, беречь силы для грядущей борьбы, не допуская никаких преждевременных выступлений.
