«Я думаю, — возразил Сосо, — что мы ничего не потеряем, если хоть иногда будем исполнять народные песни. Попросим, может быть, разрешат...» Сосо не отбросил забывчиво свою мысль, и когда в училище появился для проверки инспектор из семинарии, он напомнил о ней преподавателю. Разговор с инспектором состоялся в присутствии маленького «реформатора», и уже вскоре администрация получила от эрзарха разрешение не только на исполнение светских песен, но и на выделение часов для занятий учеников гимнастикой.
Однако певческий талант не служил для мальчика из Гори основным способом самовыражения. Его пытливый ум будет искать иного применения своих способностей. Но, впитав корневую культуру своего народа, в том числе и музыкальную, он обрел огромный эстетический и духовный потенциал, позволивший ему выйти как за черту провинциального города, так и за пределы своей страны.
Музыкальная одаренность стала составной частью его внутренней эстетической гармонии. Сталин любил музыку, ценил западноевропейских композиторов, в частности, Верди, но особенно любил слушать русские оперы. Серго Берия, знавший его симпатии, однажды в запале даже заявил матери: «Я не Сталин, чтобы по пятьдесят раз слушать «Ивана Сусанина».
Конечно, такое негативное восприятие пристрастий вождя поверхностно и субъективно, но, может быть, потому отец Серго и не смог впоследствии оказаться на месте Сталина, что тоже не понимал трагедийного смысла русских опер...
Любовь Сталина к искусству не была показной демонстрацией эстетизма; он «часто в Большой театр ходил, — вспоминал В.М. Молотов, — на середину оперы, на кусок оперы. Хорошо относился к Глинке, Римскому-Корсакову, Мусоргскому — к русским преимущественно композиторам».
Кого из российских правителей всех времен можно «упрекнуть» в таких интеллектуальных «слабостях»? Молотов вспоминал и о том, что у Сталина было много пластинок, которые он любил прослушивать: «грузинские песни... русские народные песни очень любил... Ему нравились песни хора Пятницкого».
«Театральные вкусы Сталина, — отмечает Чарльз П. Сноу, — были еще основательней... Когда еще до Первой войны он побывал на спектакле в Московском Художественном театре, впечатление оказалось настолько сильным, что он пожелал, чтобы то же самое представление в точно такой же постановке шло «вечно». И руководителям театров в Москве «не приходило в голову слегка посетовать на засилье консерватизма во МХАТе».
Однако отец не терял надежды оторвать Сосо от «духовной карьеры». Он несколько раз возвращался в Гори, пытался примириться с семьей и, не сломив строптивости супруги, прибегает к «экономическим санкциям»: он отказывается платить за обучение сына. В результате в 1891 году «за невзнос денег (на) право обучения» его исключают из училища — Кеке не имела необходимых средств (25 рублей в год). Это было крушением не только материнских надежд, это было несчастье. Но нашлись доброжелатели способною мальчика, и ему назначают стипендию (3 рубля 30 коп. в месяц). Его восстановили в училище и перевели во второй класс
В мировоззренческой борьбе по влиянию на сына свободолюбивый горец терпит поражение. Затянувшийся семейный конфликт в 1882 году завершается разрывом отношений между Бесо и Кеке. Сосо был еще во втором классе, когда его отец окончательно перебрался в Тифлис. Перед отъездом он еще раз просил сына оставить учебу и уехать вместе с ним, но Сосо выбрал сторону матери. «Мой отец, — пишет Иосиф Джугашвили в заявлении (от 25 августа 1895 г.) на имя ректора Тифлисской духовной семинарии, — уже три года не оказывает мне отцовского попечения в наказание того, что я не по его желанию продолжил образование».
Уже значительно позже Екатерина Джугашвили осознает, что ее победа тоже оказалась Пирровой и, как бы продолжая свой спор с мужем, она упрекнет сына в том, что он все же не стал священником Слова матери умилили И. Сталина.
Оставшись без поддержки мужа, Кеке берется за любую поденную работу. Однако случайные заработки не могли удовлетворить насущные потребности семьи; к тому же эту не избалованную жизнью и имевшую твердый характер грузинку не устраивало положение нуждающейся просительницы, прислуживающей в семьях обеспеченных людей. Это претило ее чувству собственного достоинства, и она нашла приемлемый выход. Кеке решила овладеть искусством портнихи. Она проявила настойчивость и деловую предприимчивость. Знакомые рекомендовали ее сестрам Петровым, славившимся в городе мастерством кройки и шитья. Научившись швейному делу, она стала брать самостоятельные заказы. «Кеке, — вспоминала Наталья Азиани, — себя и сына содержала шитьем, много раз она работала в нашей семье».
