Уже в конце октября он обратился в Петербург к Т.Я.Словатинской с просьбой прислать ему оставшуюся в доме предварительного заключения одежду, но вскоре наступил кризис От Туруханской ссылки Сталина сохранился еще один документ, и он говорит о многом, а не только о тяжести его жизни в первую зиму.
Его положение было катастрофическим, но ему было неудобно признаваться в этом и просить о помощи, обусловленной элементарной бедностью. Он испытывал неловкость от ущемления человеческой гордости. И хотя нужда его росла, он не сразу написал дополнение к предыдущему письму.
«Письмо лежит у меня две недели, — пишет он 10 ноября Т.Я. Словатинской, — вследствие испортившейся почтовой дороги. Татьяна Александровна. Как-то совестно писать, но что поделаешь — нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу не знаю...
Нельзя ли будет растормошить знакомых (вроде крестьянского) (Крестинского. — К. Р.) и раздобыть рублей 20—30? А то и больше? Это было бы прямо спасение, и чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода). А дрова не куплены в достаточном количестве, и запас в исходе. Я надеюсь, что если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая. А то «кавказец с Калашниковской биржи» того и гляди — (пропадет)...
Адрес знаете, шлите прямо на меня (Туруханский край, Енисейская губерния, деревня Костино и прочее). Можно в случае необходимости растормошить Соколова, и тогда могут найтись денежки более 30 руб. А это было бы праздником для меня...»
Но он не спешит отправить это письмо. Через день он получил посылку с вещами, о которых просил в предыдущем письме. Он тронут и растроган проявленным человеческим участием и дописывает к письму Татьяне Словатинской:
«12 ноября. Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у Вас нового белья, я просил только своего старого, в Вы еще купили новое, израсходовались, между тем жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая, милая — милая».
Выразив свою признательность, он уже не решается обращаться с дополнительной просьбой, надеясь на иную возможную помощь. Его ожидания не оправдались. И лишь спустя еще более недели он делает к письму новую приписку: «20 ноября. Милая. Нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но... деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедля телеграммой. Нет мочи больше ждать...».
Приведенное письмо сохранилось потому, что тоже было перлюстрировано охранкой. Это письмо, которое он писал 24(!) дня — своего рода «дневник» ссыльного; документ, опровергающий басни о «курортном» содержании революционеров в царских ссылках. Его положение отчаянно. Он беден, как церковная мышь. Хотя, пожалуй, даже она не могла оказаться в таких тяжелейших условиях, в которых оказался он на «царских хлебах». Перед ним встал вопрос: как вообще выжить?
И, видимо, не особо рассчитывая на успех своего обращения, спустя некоторое время он пишет еще и Малиновскому: «От Иосифа Джугашвили. Конец ноября. Здравствуй, друг. Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усиливающимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но... деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии...»
Обратим внимание: человек, умеющий писать острые публицистические статьи, в этом письме, перечисляя свои несчастья, не разнообразит их слогом. Практически он повторяет то, что, ущемляя свою гордость, «выдавил» из себя в предыдущем обращении. Человек, не исторгнувший стона, пройдя сквозь строй под ударами солдатских шпицрутенов; отказывающийся по «принципиальным соображениям» от партийного «ассигнования», он не находит других слов, кроме перечисления цен на продукты. Он пытается придать своей просьбе чуть ли не официальный характер и поясняет:
