Иосифа Джугашвили поселили в 25 километрах от Монастырского в станке Мироедиха, где проживало несколько ссыльных, уже одуревших от невыносимой тоски и озлобившихся от вынужденного безделья. Прибыв на место, Джугашвили сразу попросил о переводе в Костино. И спустя чуть больше недели он перебрался в этот стан, где кроме него находилось лишь трое ссыльных. Но его просьба объяснялась не желанием отстраниться от склочных соседей — просто он рассчитывал, что из расположенного на 138 верст южнее Мироедихи заброшенного стана будет проще бежать. О его намерениях свидетельствует письмо, которое Иосиф Джугашвили написал Зиновьеву в Краков еще из Монастырского.
«Я, как видите, в Туруханске, — пишет он. — Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите — приеду немедля. Пришлите книжки Ейштрассера, Панекука и Каутского... Мой адрес: Киев, Та-расовская, 9—43, Анна Абрамовна Розенкранц для Эсфири Финкельштейн. Это будет внутри. От них получу. Для Н(адежды) К(рупской) от К. Ст-на». На конспиративном жаргоне того времени слово «болен» означало арест, а «поправляться» — побег.
Нет, он не утратил оптимизма и не просит о жалости; он рассчитывает на незамедлительный побег. Полиция перлюстрировала это письмо и сделала запрос в Киев, но ничего компрометирующего «иудейского вероисповедания» Эстер Финкельштейн не обнаружила.
Человек действия, он поступал в полном соответствии с правилом — дорогу осилит идущий. Узнав, что в 15 километрах от Монастырского, в селе Селиваниха, отбывают ссылку Я. Свердлов и Ф. Голощекин, в двадцатых числах сентября он нанес им визит. Эта поездка не диктовалась желанием скрасить одиночество; он приехал обсудить план побега, а для задуманного предприятия нужны были деньги.
И 27 сентября Я. Свердлов написал Малиновскому «Дорогой Роман! <…> Только простился с Васькой (огрубленное от партийного псевдонима Васильев. — К. Р.), он гостил у меня неделю... Завтра утром он уже уедет из Монастыря домой. Теперь сюда придвинули телеграф. <...> Если будут деньги, мы пошлем вам в Питер телеграмму. Теперь вот наша просьба. Если у тебя будут деньги для меня или Васьки (могут прислать), то посылай по следующему адресу: Туруханск Енисейской губернии, с. Монастырское, Карлу Александровичу Лукешевиц. <...> Одновременно пришли мне или Ваське открытку с сообщением об отправке и пометь при этом цифру. Вот и все. Прошлой почтой мы писали тебе, просили о высылке газет и журналов. Сделай, что можешь. Всего доброго, всяческих успехов, привет друзьям. Жму крепко руку».
Письмо к Малиновскому было не единственным обращением к товарищам, на которое рассчитывал Иосиф. За границей о его намерениях уже знали, и на новом совещании ЦК РСДРП 1 октября была подтверждена поддержка центра в «организации побега И.В. Джугашвили и ЯМ Свердлова». Для этой цели было выделено 100 рублей.
В 20-х числах октября Джугашвили получил письмо «от одного товарища из Питера» с предложением «переехать — переселиться в Питер». Автор письма сообщал, что «предложение исходит не от него лично, и если согласен переселиться, деньги на дорогу будут». Однако денег на побег он не получил...
Между тем в Приполярье пришла зима, и первая «зимовка» оказалась для ссыльного самой тяжелой, можно сказать, непереносимой. У него еще не было ни опыта, ни денег, чтобы приготовиться к суровому периоду. У него не было даже необходимой одежды.
Зима в этом году наступила ранняя. В течение одной ночи бушевавшая несколько часов буря принесла волну холодного воздуха с Северного Ледовитого океана, и температура резко понизилась. Казалось, все живое впало в оцепенение от жестокой хватки мороза. Потом пошел снег. Бесконечные эскадры облаков волочились с севера, вытряхивая из своих животов чудовищный груз снега, покрывавшего толстым слоем окоченевшую от мороза землю. Это была первая атака зимы. За один день на много долгих месяцев превратившая северный край в пустыню белого безмолвия.
Не оставляя надежды на побег, он неожиданно оказался перед угнетавшей реальностью нищенского ссыльного быта. Северная зима высокими снегами замела заброшенное на краю земли селение; к утру в избе царил адский холод, и в помещении застывала вода. Он ясно осознал, что в эту зиму ему предстоит борьба не столько за свободу, а за само существование.
