Очевидно, что источающий яд по отношению к своему непобежденному оппоненту Троцкий приводит эти факты не из любви к объективности. Лейба Бронштейн не может упустить случай, чтобы не подчеркнуть свою информированность о знании списка книг, популярных и доступных для российских нелегалов того времени. Перечисляя круг чтения, он называет Дарвина, Липперта,
Бокля, Дрепера, Зильбера, Бельтова, Плеханова, Ленина, не преминув тут же подчеркнуть, что «всего этого было и много, и мало».
Конечно, баиловские казематы не располагали тем обилием литературы, которую в распоряжение Л. Бронштейна предоставляли полки теплых библиотечных залов Берлина и Женевы, но и сталинский профессионально-практический метод подготовки революции был иным в сравнении с любительскими упражнениями столпов эмиграции.
Кто был прав? Чья теория и практика окажется более жизнеспособной? Что дало человечеству якобы неплохое знание Троцким марксистской теории?
Это определится значительно позже. Но для людей, боровшихся с царизмом в реальных условиях, собрания и дискуссии, политическая и общеобразовательная «учеба» были не только революционной школой — они скрашивали однообразие тюремной жизни, делая ее осмысленной. В этих занятиях революционных университетов Джугашвили, как правило, был либо докладчиком, либо оппонентом. В разборе постулатов марксистской науки никто не мог оспорить его разящей и взвешенной логики.
И все-таки повторим: в отличие от фигур, рабски приверженных догмам так называемой теории, Сталин никогда не был доктринером. Теория для него была лишь методом, служившим достижению реальных, поставленных на повестку дня истории общественных задач и целей. Главным для него были не умозрительные упражнения «писателя», а дело, которое занимало его как организатора и политика.
Тяга к нему окружающих была естественна. И могло ли быть иначе? Коба был сильной и достойной восхищения личностью. Тот же Верещак пишет: «Вел он себя в тюрьме независимо, перед начальством не пресмыкался. Часто подвергался наказаниям, но при этом казался в самом деле несгибаемым. Однажды я был свидетелем, как его подвергали жесточайшему наказанию — прохождению сквозь строй».
Это была страшная экзекуция, после которой выживали немногие. Никто не доходил до конца зверского строя. Некоторые при этом сходили с ума. Он стиснул зубы и дошел. Когда там он упал, его спина превратилась в кровавый пузырь. Он выжил... Кстати, для вдумчивого читателя уже одного этого свидетельства должно быть достаточно для ответа на идиотски-интеллигентский вопрос: «Был ли Сталин агентом охранки?»
Он был человеком сильной воли. Поэтому даже отпетые уголовники относились к нему со своеобразным почтением и внимательно слушали, когда он вступал в спор с меньшевиками и эсерами, доводя своих оппонентов «до исступления». «Марксизм, — вынужден признать эсер Верещак, не питавший любви к большевикам, — был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. ... Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма».
Подчеркнем, что впервые характеристика Кобы как «кавказского Ленина» появилась под пером ставшего марганцепромыш-ленником Раджена Каладзе. Принадлежавший ранее к первым месамедистам, Каладзе охарактеризовал его так в письме от 8 июля 1906 года, то есть в период, когда Иосиф Джугашвили выходил на общепартийный уровень руководства и приобщался к сверхконспиративной деятельности. Эти сравнения отражали восприятие окружающими системы взглядов; мировоззренческие и организационные качества кавказского большевика, последовательность и твердость его позиции.
Однако в тюремных застенках политические не только дискутировали. В исторической литературе широко известно, что узники третьей камеры готовили побег. Планировался побег всех заключенных камеры. «Одна из таких попыток была близка к успеху», — вспоминал Б. Бибинейшвили. Иосиф Джугашвили, большей частью сам, перепилил железные оконные решетки; веревку для спуска с верхнего этажа здания заключенные изготовили из простыни. За стенами тюрьмы беглецов должны были ожидать товарищи, обеспечивающие их дальнейшее укрытие. «Еще 5—10 минут — и они очутились бы на воле. Но вовремя не был подан сигнал извне, и побег не состоялся».
