— Я понял, ты бройлер!
Выражение лица у него было счастливое, он меня «уел».
— Почему бройлер? — переспросил я вяло, — бройлер, это птица.
— Бройлер настолько же птица, насколько ты — человек.
Неприятно, когда такое существо, как Валерик, да еще слепое, так легко и глубоко вникает в твою тайну. Я попытался смягчить удар, это можно было сделать, только перейдя в наступление.
— А ты мне что, поверил?
— Поверил.
— Поверил в весь этот бред?!
— Да, — гордо заявил он.
— Смешно, честное слово. К тебе в квартиру вваливается небритый мужик, весом далеко за двести кг и объявляет, что он на самом деле четырнадцатилетний мальчик, сбежавший из дома. И ты в это веришь!
— Почему бы нет, если ты смог в одну секунду, без всякой боли, одним словом, меня ослепить, почему не может быть правда и про возраст?
— Ты веришь, дорогой Валера, что бывают вещи, которые растут и развиваются настолько быстрее, чем все остальные? Как будто у них год идет за два? Это же плохая фантастика и все.
— Ничего удивительного, кругом акселераторы. Вон у меня соседка Нинка на год моложе тебя, а погляди, секс–мина, и титьки и сзади — ого–го! У нее, у семиклассницы мужиков…
— Я не про то, Валера.
— А Валера про то, про то самое.
— Ты же не мог не обратить внимания — я не только по килограммам, но и по мозгам на четырнадцатилетнего не похож.
Он махнул на меня заживающим пальцем.
— При нынешней экологии с людьми всякое может произойти. Ты же — Урал! Там главная грязнилка, чугун, кокс, там атом, я слышал, взрывался почище Чернобыля. Удивить меня умом, ты не удивил. Когда глотают грязную химию года за годом, начиная с отцов и дедов, может не только рак быть, или теленок с двумя головами, может и ум продвинуться.
— Ты конечно думаешь, я теперь таскаюсь по городам и квартирам и мщу нормальным людям за свое ужасное детство? Ослепляю, убиваю?
— Вот видишь, я угадал, — самодовольство его стало еще злораднее, — угадал, правда? Ты мне даже не все еще рассказал, а картинка рисуется ясная. Так, я себе думаю, что кроме экологии тебя и семейная ситуация потерзала, отчего ты в жир ненормальный пошел и мозги напружинил.
Что тут было ответить, эта слепая гадина стреляла без единого промаха.
— Да не сопи, птица, не сопи, лучше уж скажи — легче станет — пил отец–то, пил?
— Не было отца.
— Тогда мать, да? Скажи, пила?
— И пила.
— А что еще? Травку покуривала?
— Не только.
На меня навалилась какая–то тупость мрачная, я отвечал на все вопросы, хотя не знал, зачем это делаю.
— Что, и кололась?! — В голосе Валеры плавало неподдельное восхищение. Меня тошнило.
— Да, кололась.
— Героин?
— И героин.
— Разве есть что–нибудь круче?
— Есть Валера, есть.
— А работала кем, какая там, у вас, в Краснобельске работа для баб?
— Бухгалтер. Сначала.
— Пока не выгнали?
— Не помню, это еще до меня было.
— А что отец–то?
— Я тебе говорю, не было отца, — угрожающе понизил я голос. Его это ничуть не испугало, он и впрямь относился ко мне, как к четырнадцатилетнему.
— Не было, так не было. Но когда нет отца, есть мужики, да?
Честно говоря, в этот момент я обдумывал, чем еще, кроме слепоты, наградить этого проницательного шофера–венеролога.
— Значит угадал я, угадал! И ты сам все видел. Как они к ней являются. Когда подрос и все понимал. Каждую неделю новый, а может и каждый день. Винище, под столом дым от косяков, пьяная мразь сует тебе грязную конфетку.
Интересно, откуда он это может знать?
— Сначала она тебя отправляла к соседям, а потом и отправлять перестала. Картина скотского веселья вечно была у тебя перед глазами.
— Перед глазами, — сказал я со значением, но его не проняло, он парил на крыльях прозрения и презрения.
— Но ты не поддался, не взял не только конфету, ты и рюмку портвейна, протянутую тебе под крики «можно, можно, с нами можно!», отверг, да? И ни одно колесо в рот тебе не закатилось, когда матери не было дома, ты читал, когда она приходила домой с очередным хороводом, ты убегал в спортзал, где качался до одурения. Ты хотел стать сильным, чтобы выбросить из дому падаль, что бесчестит твою мать. И ты овладел всеми боевыми искусствами в совершенстве, благо мышцы нарастали сами собой.
