— Я тоже.
— Что же мне теперь делать?
— Пока ничего. Вряд ли с дачи выселят сразу, но на всякий случай готовься к переезду.
— Я не про это.
— Когда будут спрашивать, а может и допрашивать, настаивай, что мы не живем вместе уже больше года; утверждай, что ты даже не знала о моем новом назначении.
— Я не про это! Что мне теперь делать?!
Генерал подошел к ней, прижал заплаканное лицо к правому карману пиджака.
— Хоть я и предупреждал тебя, что все может так обернуться, ты меня все равно, прости.
Осторожно убрал руки с ее плеч, еще более осторожно отошел, проверяя, уверенно ли она сидит, и торопливо вышел.
— Заводи, Василий Иванович.
4
После этого я взял его за плечи и повел внутрь квартиры. Он был так потрясен потерей способности видеть, что совсем не сопротивлялся.
Квартира однокомнатная. Видно, что хозяин птица невысокого полета, но не окончательно опустился. Оставалось определить на глаз, женат он или нет. Проще всего это сделать в ванной. На заляпанной стеклянной полочке, перед тусклым зеркалом, стоял на две трети опорожненный флакон одеколона «Саша» и помазок с окаменевшей пеной во вздыбленных волосах. Труба сушилки обмотана черными носками. На раздвижной вешалке вафельное полотенце.
Кухонное окно без занавесок. В меру запущенная газовая плита. Нет, постоянная женщина здесь явно не живет. Хотя, кто их знает, женщин.
Телевизор. Мебельная стенка, складной диван. Три полки предельно разношерстных книг.
Пока я таскал его за собой по квартире, он царапал себе глаза и орал, ныл, хныкал: «Что это?! Что со мной?!»
Мне стало это надоедать, я грубо усадил его на стул посреди комнаты, лицом к окну и, прикрутил бельевой веревкой к этому стулу намертво. Сам уселся на диван. Он (не диван) сразу же сменил пластинку и стал звать меня. «Где ты? где ты? где ты?». И это было понятно. Я стал для него последней нитью, связывающей с прежним, видимым миром.
Без всякого удовольствия покалечил я этого человека и больше всего сейчас сожалею о том, что не дано мне возможности, хотя бы в одном случае из десяти, восполнять то, что мною отнято.
Путь на восьмой этаж, в эту однокомнатную квартиру, дался мне нелегко. По моему тяжелому телу текли потоки пота. Дыхание должно было успокаиваться, но не успокаивалось. Подошвы горели. Ко всему я не был полностью уверен, что проник в квартиру несчастного холостяка незаметно. Попытался во всех деталях восстановить в памяти последние час–полтора, но получившаяся картина меня не успокоила. Мне кажется, что никто не обратил на меня особого внимания, но ведь может быть мне это только кажется. Кто знает, если они обратятся с телевизионным призывом к гражданам вспомнить, не попадался ли им утром такого–то числа, очень толстый человек, который…
Мой невольный хозяин — худой, лысоватый, очкастый дядечка, чем–то отдаленно напоминающий Роберта — вдруг как запрыгает, как затрясется на своем стуле, как завоет–завопит что–то страдательное! Кажется, только сейчас он понял, что слепота его, это не шутка, не временное затмение, что это надолго, равно как и всерьез. Из последних сил он рванулся, так, словно верил, что порвав веревки бельевые он порвет и путы темноты. Подвернув во время прыжка ножку стула, рухнул на бок. Больно ударился левым плечом, выругался вдоль паркета, гоня белые шарики тополиного пуха. Очки рухнули с его наморщенного носа и улетели под трельяж.
Я молча наблюдал за ним, не пытался заткнуть ему пасть, дабы его крики не привлекли внимание соседей.
Успокоился.
Под левым виском появилась темная лужица. Кровь? Нет, слезы. Глаза, разучившись видеть, не потеряли способности плакать.
— Ты еще здесь? — глухо спросил он и пуховые шарики затрепетали под столом, трельяжем и телевизионной тумбочкой.
— Здесь.
— Кто ты такой?
— Я не хотел причинить тебе… но по другому было нельзя.
— Чего было нельзя? Чего тебе от меня надо? — в его голосе появилась новая истерическая волна, но он погасил ее.
— Подними меня.
Взвыли покинутые мною диванные пружины, слепец вернулся в вертикальное положение.
— Одень мне очки.
Это требование показалось мне странным. Кряхтя, и заново покрываясь потом, я забрался рукою под трельяж и достал оттуда его окуляры. Старые, немодные, с толстыми стеклами. Минимум минус десять. Стало быть я лишил его лишь малой части нормального зрения.
