—Нет…
—Что?!
—Да. Нет. Да. Понял, величайший.
—Хорошо, затверди это в башке своей, если ответишь по другому — умрешь.
—Умру, — спокойно кивнул Гана.
—Теперь подойди ко мне. Ближе, ближе, не надо бояться. Я шепну тебе слово, которое будет у тебя выпытывать мой сын.
Крестьянин очень осторожно, дабы не осквернить телес и одежд султана своим прикосновением, наклонил бритую голову.
—Все отвернитесь и заткните уши!
Все и без команды сделали это.
Убедившись, что никто не подслушивает, султан тихо, но отчетливо прошептал слово дождь.
—Ты услышал?
—Я услышал.
—Никому не говори это слово. Ни матери, ни жене, ни детям. Этим — уперстненная кисть обвела стоящих в комнате, — тоже не говори. Это слово смертельно опасно. Ты понял меня?
Гана серьезно кивнул, он понял.
—Мой сын будет спрашивать тебя, а ты отвечай, так, будто он спрашивает об этом слове, вот в чем твоя работа. — Дополнительно проинструктировал крестьянина султан.
—Я понял все.
—Тебе заплатят, тебе заплатят столько, сколько тебе и не снилось, но только если ты сделаешь все, как нужно. Тебя убьют, и детей твоих убьют и всю семью, если проболтаешься.
—Я сделаю все, как нужно, накажи меня смертью и семью мою, если я не сделаю так.
154–181
3
Интересно, подумал Владислав Владимирович, это что, слежка?
— Василий Иванович, а ну–ка, поверни налево.
— А туточки нет поворота.
— Поверни, поверни. Та–ак, а теперь возле той школы на маленькую дорожку.
— Понял.
— И до конца.
— Понял.
Через минуту все сомнения рассеялись. Генерал улыбнулся своему отражению в водительском зеркальце: не нужно удивляться, господин генерал. На что вы рассчитывали после своего безумного доклада главе государства. Слежку, если вдуматься, следует признать мягкой мерой. Неприятно, но мягкой.
— Куда теперь, Владимирыч?
Генерал посмотрел в уверенный, аккуратно–седой затылок водителя. Василий Иванович не подозревал, кого возит. Знал только, что какого–то генерала, то ли строителя, то ли пожарника. Владиславу Владимировичу не нужно было держаться ним слишком строгую дистанцию и непрерывно демонстрировать волевое и интеллектуальное превосходство, как в общении с непосредственными сотрудниками. За это Василий Иванович генералу нравился, они иногда говорили по душам о жизни, о власти. О семье.
Кстати.
— А поезжай–ка, Василий Иванович на дачу.
— Сейчас?
— Именно.
Черная, ничем не примечательная волга, вырулила на Можайку и понеслась вон из города.
— Спешить не обязательно, мы ведь ни от кого не бежим и не скрываемся.
— А я думал… — водитель осекся. Все же генеральские дела, есть генеральские дела.
Можайское шоссе, перевалив через кольцевую дорогу, сменило название на Минское. Через каких–нибудь десять минут, генерал, поднимая острые колени, всходил на веранду своей дачи. Жена его, высокая, узколицая, миловидная женщина, вытирала на кухне посуду, переброшенным через плечо полотенцем и ничего не подозревала. Увидев мужа, испуганно открыла глаза — никогда в последние несколько лет ей не приходилось видеть его дома в рабочее время. Да и в нерабочее нечасто.
— Спят? — спросил тихо генерал.
Супруга кивнула, стягивая с плеча полотенце.
— Разбудить?
Поняла, подумал Владислав Владимирович, испытывая прилив нежности к этой женщине. Не зря они столько лет вместе, не взирая ни на что.
— Не надо.
— Кофе?
— Водки.
— У меня пельмени в морозилке, сейчас отварю.
— Не надо.
Она болезненно поморщилась, как от внутреннего укола.
— Что, — горло у нее перехватило, — совсем нет времени?
— Нет, нет, — генерал ласково погладил ее по плечу, — просто я не хочу есть.
Заострившееся было плечо обмякло, глаза закрылись. Рука наощупь открыла холодильник, достала початую бутылку.
— Сядь, Наташа.
— Все–таки «сядь»! — вздохнула она. Все неприятные разговоры муж начинал с предложения сесть. Наверное, профессиональное. Владислав Владимирович налил себе полстакана, выпил легко и плавно, бросил в рот символическую крошку.
— Я села.
Он полез в карман пиджака, достал портмоне, а из него картонную книжечку.
— Свидетельство о разводе?
— Да, Наташа.
— Я, — опять спазм, — я думала — обойдется.
