В нашем доме мы любим улыбку. Но весёлость должна вести себя благоразумно — так учит мама. Мама стоит за улыбку. Я — тоже. Она против слёз. Я — тоже.
Она хочет, чтобы я был хозяином жизни.
— Мама, а как стать хозяином? — спрашиваю я её, когда мы остаёмся одни и приходит время для сказок.
— Ты строй и паши для людей, — говорит она мне, — и немного для себя. Другие поступят так же: для людей и немного для себя. И получится, что мы все пашем и строим для всех.
Особенно часто она говорит о друзьях:
— Друг должен быть лучше тебя. А товарищ — не хуже тебя. Если не так, то ты помоги ему стать лучше Злой сам приходит. А доброго надо найти. Иногда ищешь его всю жизнь.
— Мама, — спрашиваю я её, — разве не бывает так, что ищешь, ищешь и не находишь?
— Не бывает, — отвечает она. — Добрых людей всегда больше, чем злых.
Она учит меня не делить общее добро и богатство.
— Солнце нельзя разделить, — говорит она. — Птица — часть синего неба. В нашем доме нет одного хозяина — все мы хозяева. Дари людям всё, что ты можешь: улыбку, труд, воздух и солнце.
В нашем доме принято жить для людей.
Люциина мама сегодня дежурит по двору.
— Бегать нельзя! — говорит Магира-опай, следя за мной. — И скользить по льду тоже!
Я нехотя опускаюсь на скамейку в саду. Но она и этим недовольна.
— Разве тебе нечего делать? — спрашивает она. — Иди домой, бездельничать нельзя!
— Я все уроки приготовил, — отвечаю я ей.
— Так-таки все? Наверно, что-нибудь оставил.
— Нет, не оставил, — говорю я.
— Взрослым грубить нельзя, — напоминает Магира-опай.
И я уже знаю: Магира-опай сегодня же пожалуется маме.
За нас взялись по-настоящему. Пролетела наша вольная жизнь.
Мамы приняли самые крутые меры. Теперь они сами следили за выполнением домашних заданий. Выделили двух дежурных: одну по двору, другую по школе. Не успеешь заработать двойку или тройку, как эта весть обгоняет тебя по пути домой. Если раньше за плохую отметку пожурит, бывало, мама, то сейчас каждую отметку обсуждали всем двором.
Но особенно серьёзный контроль установили за нами, мальчишками.
Сегодня, например, мне обязательно надо повидать Яшу, но это невозможно. Он сидит взаперти за двойку по английскому: мама его наказала. Раньше, бывало, крикнешь со двора или там свистнешь, и друг выглядывал в окно. А теперь кричать или свистеть нельзя: за этим строго следит Люциина мама.
Конечно, приходится приспосабливаться.
Теперь мы носим в кармане по куску разбитого зеркала. Незаметно направишь в окно зайчика — и готово! Условный сигнал принят. Друг выглянет в форточку и при первой возможности обменяется с тобой словечком.
Вот до какой жизни мы дошли!
Я дождался-таки, когда дежурная ушла домой, и тут же вызвал Яшу к форточке.
— Яшка, брось «Трёх мушкетёров»! — попросил я.
— Не могу, — отказал он. — Ахмадей взял.
Разговор на этом пришлось прервать, потому что вернулась Люциина мама.
Ахмадея тоже запрягли. Всё свободное от уроков время его заставляли работать по дому.
— Труд — самый лучший вид физкультуры, — говорил его папа, кондуктор. — Полы моешь — пояснице и животу тренировка. За стиркой мышцы рук укрепляются. Когда сходишь за хлебом или на базар за мясом, то ноги спортом занимаются. При физической работе голова отдыхает. А для носа форточку можно открыть. Благо, свежего воздуха достаточно!
Девчонкам, конечно, было легче. У них и отметки лучше. Они умели приласкаться к мамам, поэтому им жилось вольготно. Они стали полными хозяевами «Большого оркестра».
Хозяевами стали, но веселее им от этого не стало.
Видели они, какая участь постигла нас, и поэтому мучились. Известное дело, у них доброе сердце.
— Если тебе некогда, я могу сбегать за булками, — говорила мне Маня.
Я оказался единственным мальчиком, кому, так или иначе, легче жилось: мама не особенно мучила меня.
Фатыма, которая раньше намеревалась нас перевоспитать, тоже заметно перестроилась.
— Задачку я уже решила. Не знаешь, как справился Ахмадей? — спросила она меня.
— Ахмадей решит! А что ему! — ответил я, хотя вовсе не был убеждён в этом.
— А ты всё же узнай, — настаивала Фатыма.
— Ладно, я схожу к нему, — согласился я. — А ты ему записку напиши.
