– Не надо, Андрюша, – урезонила его Алла Викторовна и поехала по коридору, махнув семье на прощание рукой.
– Мама! – зарыдала впечатлительная Лялька, а суровая Марина сначала насупилась, а потом сразу же отпросилась у отца к Золотаревым.
– Иди! – Поэт был печален и великодушен: вид Музы подсказал ему новую тему, вызвав очередной прилив творческого вдохновения. – Только Ляльку с собой возьми, чтобы дома одна не сидела.
– А если я не хочу? – Младшая сестра явно не вписывалась в Маринины планы.
– А кого это волнует? – Отец был настроен решительно: если в доме несчастье, нужно быть вместе. Он, разумеется, не в счет. У него положение исключительное, а вот дети, дети – это совсем другое дело. Пусть поддерживают друг друга.
– А можно я дома с тобой останусь? – Ляльке, как выяснилось, абсолютно не хотелось тащиться с сестрой к Золотаревым. Ей хотелось быть рядом со взрослыми, с отцом, чтобы не так страшно. – Уж лучше книжку почитать, – объявила она о своих намерениях, чем пробудила в старшем Реплянко гордость («В меня пошла!»), а в Марине – некое подобие благодарности («Хоть какой-то прок от этой дуры»).
Хуже всех в этот момент было невезучей Алле Викторовне, оказавшейся в палате на шесть человек без чашки, ложки и научной фантастики. Надеяться на расторопность поэта не приходилось, поэтому, как только отключили систему, измученная скукой Реплянко отправилась на поиски всех тех предметов, без которых пребывание в стационаре кажется немыслимым.
Экскурсия по терапевтическому отделению повергла Аллу Викторовну в уныние. Во-первых, ни в одной палате не удалось обнаружить ничего удобоваримого для чтения, хотя предложения, безусловно, были, но «Анжелика, маркиза ангелов», «Поющие в терновнике», «Спид-инфо» и «Совершенно секретно» ее совершенно не впечатлили. А во-вторых, на посту ей сразу же откровенно нахамили медсестры, пригрозив отправить в бокс (прививка-то была от бешенства), если она не прекратит разгуливать по палатам. И вот тогда! Тогда!.. А что будет тогда, Алла Викторовна знать не хотела. «Ни к чему», – решила она и пообещала вести себя смирно: назначения врачей с пациентами не обсуждать и в прения с коллегами не вступать (они этого не любят).
«Буду спать», – определила свое главное дело Алла и обнаружила интереснейшую вещь: чем сон был доступнее, тем меньше хотелось в него погружаться. «Я же мечтала», – негодовала она, чутко прислушиваясь к тому, что творится в коридоре отделения – начали пускать родственников. Алла Викторовна уткнулась в подушку – память вернула ей, казалось бы, забытое детское ощущение бесконечного ожидания. «Не плачь», – скомандовала она себе, почувствовав, что близка к слезам. Алла Викторовна больницы ненавидела и, невзирая на медицинское образование, боялась их как огня, потому что всякий раз попадала в них в состоянии, расплывчато именуемом «между жизнью и смертью». Так получилось и на этот раз.
– Меченая ты, Алла, – подтвердил ее подозрения военврач Григорий и очень аккуратно вытащил из волос женщины, которой столько лет симпатизировал, хлебную крошку. – В кровати ешь?
– Ем, – призналась удивленная его визитом Алла Викторовна, поправляя волосы. – А кто тебе про меня сказал?
– Жена. Андрей заходил.
При упоминании имени мужа настроение у Реплянко моментально ухудшилось: она проторчала в больнице почти три дня, а большой поэт так и не нашел времени ее проведать; приходилось обходиться всем казенным – халатом, чашкой, ложкой, тапочками.
– Не кисни. – Григорий взял Аллу за руку. – Я разговаривал с завотделением: вакцинацию будут продолжать, просто под прикрытием. По срокам тоже должны уложиться. – Он словно чувствовал, чего она больше всего боялась.
– А девочки?
– А что девочки? Схема одна и та же.
– Я понимаю, – замялась Алла Викторовна, но все-таки решилась: – Я боюсь, что Андрюша недопонимает серьезность ситуации.
– Мне ему объяснить?
Вопрос Григория повис в воздухе, потому что оба понимали: «объяснить» по-соседски не получится – большой поэт был ревнив и высокомерен, чужих советов не терпел, воспринимал их в штыки, а впадая в гнев, мог легко оскорбить человека.
