«Чертовщина какая-то!» – храбро улыбнулся Илья своему отражению, высунул язык и обмер: из зеркала смотрел Другой, похожий на него самого как две капли воды, но другой. Не такой яркий, что ли. Русецкий лихорадочно протер глаза: все в порядке. «Померещилось!» – убедился Илья и вернулся к подоконнику. Сделав еще пару глотков, остановился – водка не лезла в горло. Не хотелось! Впервые за столько лет Илья мог сказать об этом совершенно осознанно! «Такого не может быть!» – с тоской подумал он, быстро оценив, чего может лишиться. «Это временно», – успокаивал он себя, а в голову лезло всякое. Вспомнился почему-то Витька Нагорнов – доисторический свидетель его школьных успехов, можно сказать, конкурент, претендовавший, как и он, на первые места, но всегда почему-то оказывавшийся вторым. Витька ненавидел его, счастливчика, искренне полагая, что все успехи Ильи – это результат отчаянного везения. Признать, что соперник прикладывает хоть какие-то усилия к тому, чтобы стать первым, Нагорнов был не в состоянии: со стороны казалось, что Русецкому все дается необыкновенно легко. Это казалось Витьке несправедливым, он и не догадывался, что люди могут быть наделены разными способностями. В способности Ильи он просто-напросто не верил, точнее, не хотел верить, потому что его опыт свидетельствовал об обратном. Всего в этой жизни, он, Витька Нагорнов, добивался огромным трудом, усердием и злостью. Так учила его мать, брошенная мужем несчастная женщина, скрюченная какой-то страшной болезнью. Вот ей Витька верил, она точно знала, что говорила. «Ты рожден для другой жизни», – убеждала мать, делая для сына все возможное и невозможное.
Илья вспомнил ее, тяжело опиравшуюся на костыль, подволакивающую ногу. В школу она приходила довольно часто, всегда по одной и той же причине: защитить Витеньку, восстановить справедливость, наказать нерадивых, взять то, что положено. Эта женщина смело бранилась с директором и завучами, без стеснения пуская в ход собственную инвалидность, грозила предметникам, отчаянно выговаривала обидевшим ее сына ученикам. А потом она перестала приходить в школу, поговаривали даже, что добрую половину года Витькина мать проводит в больнице. Да и, кстати, нужда в этом отпала: к классу десятому Нагорнов окончательно превратился в злобное, наглое животное, смело забирающее себе то, что причитается. А еще Рузвельт вспомнил, что Витька никогда не конфликтовал с ним в открытую, даже при входе в класс протягивал руку. Ладонь, помнится, была шершавой, с мозолями у основания пальцев – наверное, следы от турника или штанги. Нагорнов шел с Ильей ноздря в ноздрю, незаметно для себя повторяя каждый шаг соперника, даже вуз выбрал тот же – МГИМО…
«Интересно, поступил?» – озаботился Рузвельт и попытался вспомнить, не долетало ли до него каких-нибудь сведений. Последний раз, помнится, он видел Витьку на похоронах своей матери, такого же угрюмого, как обычно. Удивился еще: откуда он тут взялся? «Береги себя», – сказал ему тогда Нагорнов и как-то небрежно и снисходительно похлопал его по плечу. Больше из прошлой жизни Илья практически ничего не помнил, да и эта сцена всплыла совершенно неожиданно. Но тем не менее зацепила и заставила развиваться мысль в определенном направлении. Русецкий не мог припомнить, был ли Витька на встрече одноклассников. А если даже и был, то кто может гарантировать ему, что не спрятался за чужими спинами, не отвернулся, лишь бы не подавать руки хроническому неудачнику по имени Никто и Никак? Никогда прежде Илья не чувствовал неравенства. Усыпленный философией жизни как «изящного нуля», поиском гармонии в «комнате без третьей стены», веривший в какой-то особенный раструб открывшихся перед ним возможностей, Рузвельт полагал, что все в его жизни устроено правильно. Свое существование он называл сущностным, экзистенциальным, ибо оно не было связано с погоней за славой, деньгами, успехом. Русецкий мнил себя «аристократом духа», находя отдохновение в чтении и размышлениях, а на деле был нищебродом и тунеядцем в одном лице. «Почему я этого раньше не видел?» – растерялся Илья, а потом вновь метнулся к зеркалу. Отражение оказалось прежним – узкое лицо, неухоженная клинообразная длинная борода, перебитый у переносицы нос. Никаким аристократизмом здесь и не пахло.
