Он навсегда запомнит свой день рождения, подумал он.
Х
Мэри Пиз сидела в темноте в гостиной, в облаке дыма. Она не реагировала на смрад от жареного гуся, на кислый аромат красной капусты, в беспорядке лежавшей на разделочной доске. Ну вот, оба уехали: и хулиган, и проститутка. Теперь у меня остался только один Рудольф, ликовала пьяная Мэри Пиз. Ах, если бы только сейчас разразилась на реке буря, там, вдали, на этой холодной реке, и поглотила лодку, каким прекрасным стал бы для меня этот день!
I
Прозвучал автомобильный гудок, и Том выбрался из грязной ямы из-под «форда», который ремонтировал. Вытирая на ходу руки ветошью, подошел к «олдсмобилю», остановившемуся у одной из бензоколонок.
— Полный, — сказал мистер Герберт, их постоянный клиент — агент по продаже недвижимости, который скупал земельную собственность вокруг гаражей по низким, военного времени ценам, а сам терпеливо ждал наступления послевоенного бума. Теперь, когда капитулировали и японцы, его машина все чаще стала появляться у гаража. Он покупал бензин на заправочной станции Джордаха за талоны, приобретенные на черном рынке, которые продавал ему Гарольд Джордах.
Томас, отвинтив крышку бака, вставил в него пистолет, нажал на спусковой крючок. День был жаркий. Запах от бензина поднимался невидимыми волнами вверх от бензобака. Томас вертел головой, стараясь не дышать бензиновыми парами. Из-за этой работы у него теперь каждый день болела голова. Эти немцы травят меня, объявили мне химическую войну, думал он, особенно теперь, когда война закончилась. Он считал своего дядю стопроцентным немцем, но относился к нему не так, как к своему отцу, тоже немцу. Естественно, у него был заметный немецкий акцент, а его две бледнолицые, белокурые дочки выходили по праздникам в своих платьицах, сшитых по баварской моде. Вся семья пожирала кучу сосисок, копченой ветчины с острым немецким соусом. В доме целыми днями звучали песни Вагнера и Шуберта, которые без устали, постоянно крутили на проигрывателе, так как миссис Джордах обожала музыку. Она просила Томаса называть ее тетей Эльзой.
Томас работал в гараже один. Его напарник, механик Койн, болел всю неделю, а второй механик уехал по вызову. Было два часа дня, и Гарольд Джордах все еще торчал дома, расправляясь со своим традиционным ланчем: Sauerbraten mit Spätzle[17] и тремя бутылками светлого вина Миллера… После этого обычно следовал приятный краткий сон наверху, на большой кровати рядом с его толстушкой женой, чтобы, не дай бог, не переработать и не нажить преждевременный сердечный приступ. Томаса вполне устраивало, что горничная дала ему пару бутербродов и немного фруктов в мешочке, чтобы он подкрепился на работе, в гараже. Чем меньше он видел домочадцев своего дяди, тем больше они ему нравились. Их общества ему вполне доставало, так как он жил в их доме. Ему выделили крохотную комнатушку на чердаке, где он лежал по ночам, потея от жары, ибо железная крыша дома ужасно накалялась за день от палящего солнца, особенно летом. Ему платили пятнадцать долларов в неделю. Его дядюшке Гарольду повезло. То, что произошло с этим сгоревшим крестом на холме в Порт-Филипе, было ему на руку.
Бак он залил под завязку, повесил пистолет, надел картуз и вытер бензин, разбрызганный на заднем крыле. Протер тряпкой ветровое стекло, взял у мистера Герберта четыре доллара тридцать центов, плюс еще чаевые от него — десять центов, щедрая душа.
— Большое спасибо, — бросил он заученную фразу благодарности, глядя, как «олдсмобиль» выезжает с заправки в сторону города. Гараж Джордахов стоял на окраине, и поэтому к ним постоянно заезжали транзитные машины. Томас вошел в контору, пробил чек на кассе, положил деньги в нижний ящик. Он закончил грязную работу под «фордом», и теперь делать ему было решительно нечего, хотя, конечно, если бы дядя оказался сейчас рядом, он наверняка нашел бы для него чем заняться. Мог заставить мыть туалеты или надраивать хромированные, сияющие кузова выставленных на площадке для продажи подержанных автомобилей. Томас лениво подумал, не взять ли ему деньги из кассы и не податься отсюда куда-нибудь подальше. Он нажал клавишу «нет продажи» и заглянул в ящичек кассы внизу. Вместе с четырьмя долларами и тридцатью центами Герберта там лежало десять долларов и тридцать центов. Когда дядя Гарольд уходил на ланч, он забрал с собой все выбитые чеки, оставив в кассе пять однодолларовых бумажек и один серебряный доллар монетой, если вдруг придется давать сдачу. Дядя никогда не стал бы владельцем гаража, площадки для продажи подержанных автомобилей и бензозаправочной станции, не считая каждый цент. Деньги, как известно, любят счет.
