— Но не с Бойланом же, — горько заметил Рудольф. — С этим тщедушным мерзким человеком, стариком.
— Не такой он и старый, — ответила она. — И не такой уж тщедушный.
— Выходит, он тебе понравился? — с обвиняющим видом упрекнул он ее.
— Мне понравился секс, — возразила она. Ее лицо внезапно посерьезнело. — Мне понравилось заниматься любовью больше всего на свете. Такого я прежде никогда не испытывала.
— В таком случае почему же ты убегаешь?
— Потому что я давно уже здесь живу и если останусь еще, то все кончится браком с ним, понимаешь? А Тедди Бойлан не пара для твоей чистой, красивой сестренки. Не ему на ней жениться. Довольно сложно, не так ли? Тебе это трудно понять? А разве твоя собственная жизнь не такая сложная? Разве тебя не снедает, не изводит греховная, темная страсть? Женщина, которая старше тебя, которую ты регулярно навещаешь, когда ее мужа нет дома, а?
— Нечего насмехаться надо мной, — оборвал он ее.
— Прости меня, прошу тебя, — сказала она и, похлопав его по руке, подозвала бармена. Когда он подошел, она сказала: — Еще одно виски. — Тот пошел выполнять заказ, а она продолжала: — Мать напилась, когда я уходила. Она была пьяна, одна допила все вино, купленное на твой день рождения. Кровь агнца. Только это и требуется нашей семье. — Гретхен говорила о семье так, словно речь шла о чужаках, незнакомцах. — Захмелевшая чокнутая старуха, обозвала меня проституткой. — Гретхен недовольно фыркнула. — Вот тебе милое прощание с дочерью, уезжающей жить в большой чужой город. Уезжай отсюда и ты, — хрипло сказала она. — Уезжай, пока они не искалечили тебе жизнь. Уезжай из дома, в котором ни у кого нет друзей, где дверной звонок никогда не звенит.
— Никто меня не калечит, — возразил Рудольф.
— Не морочь мне голову, братец, — сказала Гретхен. — Война идет в открытую. Тебе меня не одурачить. Всеобщий любимчик, и тебе абсолютно наплевать на весь окружающий мир, наплевать тебе, живут люди вокруг тебя или уже все вымерли. Если ты не считаешь, что такой человек не калека, то можешь посадить меня в инвалидную коляску в любую минуту. — К ним подошел бармен, поставил стакан с виски перед ней, добавил из сифона содовой.
— Что ты мелешь, черт тебя подери, — воскликнул Рудольф, резко вставая. — Если у тебя такое обо мне мнение, то для чего я здесь? Я ведь тебе не нужен!
— Нет, не нужен, — подтвердила она.
— Вот, держи квитанцию за багаж, — сказал он, протягивая бумажку.
— Спасибо, — медленно произнесла она, словно оцепенев. — Ты сегодня сделал свое доброе дело. Я — свое.
Рудольф оставил ее одну за столом в баре. Гретхен допивала второй стакан виски — красивая девушка с привлекательным овальным, покрасневшим на скулах лицом, с блестящими глазами, с широко открытым жадным, чувственным ртом, с горечью в сердце, но уже такая далекая, уехавшая за тысячу миль от своей уютной комнатки над пекарней, от отца с матерью, от братьев, от любовника, на пути к громадному городу, который ежегодно поглощал в своей пучине миллион таких девушек, как она!
Рудольф медленно шел домой. Слезы выступили у него на глазах. Он плакал из-за себя, только из-за себя. Его брат, его сестра — правы. Ах как правы! Их суждения о нем верны, справедливы. Ему нужно меняться. Но как? Что требует в нем перемен? Его гены, его хромосомы, его знак зодиака?
Приближаясь к Вандерхоф-стрит, он остановился. Ему противна сама мысль о возвращении сейчас домой. Ему совсем не хотелось увидеть свою мать пьяной, ему не хотелось увидеть поразительный, ненавистный взгляд отца, превратившийся в недомогание, в болезнь. Рудольф пошел к реке. На поверхности водной глади пылал закат, и вода была похожа на расплавленную сталь. До него доносился прохладный спертый запах, запах холодного погреба. Сев на прогнившую скамейку возле заброшенного склада, в котором отец хранил свою гоночную лодку, Рудольф смотрел на противоположный берег. Там, вдали, что-то двигалось. Это была лодка его отца. Он неистово работал веслами, свирепо, ритмично, взрывая лопатками весел тихую воду, он греб вверх по течению. Внезапно вспомнил, что отец убил двоих человек: одного заколол штыком, другого — ножом. Он чувствовал внутри жуткую, гулкую пустоту. Выпитое виски обжигало грудь, и он чувствовал горький противный вкус во рту.
