Гретхен не знала, что будет делать. Ей оставалось только надеяться на то, что она что-нибудь придумает, что все образуется до того, как отец узнает о ее увольнении. Само собой, скандала не избежать, и ей нужно как следует подготовить свою оборону. Сегодня, на ее взгляд, отец впервые в жизни вел себя как нормальный человек, и, может, в конце обеда, разомлевший от вина и гордости за одного своего ребенка, он станет более снисходительным и к другому. Ладно, подожду до десерта, решила Гретхен.
V
Джордах сам испек по такому случаю пирог и внес его с кухни с торжественным, сияющим видом. На сахарной глазури горело восемнадцать свечей — семнадцать за прожитые годы и одна — за год грядущий. Они все увлеченно пели «Счастливого дня рождения тебе, наш дорогой, дорогой Рудольф!», когда раздался звонок в дверь, оборвавший песню на полуслове. Дверной звонок никогда не трезвонил в доме Джордахов, потому что к ним никто не ходил, а почтальон бросал письма в щель.
— Кого там, черт подери, принесло! — возмутился Джордах. Он обычно своеобразно реагировал на подобные сюрпризы: инстинктивно сжимал кулаки, словно ничего другого не ожидал, кроме нападения на себя.
— Пойду посмотрю, — сказала Гретхен. Ей вдруг на какое-то мгновение пришла мысль, что там внизу, у двери, стоит Бойлан, а его «бьюик» припаркован перед их лавкой. Да, он вполне способен на такое безумство. Она побежала вниз по лестнице, а Рудольф тем временем задул свечи. Как хорошо, что она так чудесно выглядит: принарядилась, сделала прическу. Пусть этот Бойлан плачет и рыдает, потому что больше ему ничего не обломится.
Она открыла дверь. За ней стояли двое мужчин. Она их знала обоих: мистер Тинкер со своим братом Джоном Тинкером — священником. Она знала мистера Тинкера по работе на кирпичном заводе. Все знали отца Джона Тинкера — крупного, похожего на неуклюжего медведя, краснорожего мужчину, который смахивал больше на портового грузчика, чем на священника. По-видимому, он сильно ошибся при выборе профессии.
— Добрый день, мисс Джордах, — сказал Джон Тинкер, снимая шляпу. Голос у него был тихий, а на его продолговатом дряблом лице такое выражение, словно он только что нашел в церковной книге ужасную, непростительную ошибку.
— Хелло, отец Тинкер, — отозвалась Гретхен.
— Надеюсь, мы вам не помешали, — церемонно сказал мистер Тинкер еще более церковным голосом, чем у своего рукоположенного братца. — Нам нужно поговорить с вашим отцом. Он, надеюсь, дома?
— Да, дома, — ответила Гретхен. — Не угодно ли войти… подняться к нам… мы, правда, сейчас обедаем… но…
— Может, лучше вы попросите его спуститься к нам, дитя мое, — сказал священник. У него был приятный, густой голос, который наверняка вызывал доверие к нему со стороны женщин. — Нам необходимо с ним наедине обсудить одно очень важное дело.
— Сейчас позову его, — сказала Гретхен.
Мужчины вошли в темный коридор, закрыв за собой дверь, словно не хотели, чтобы их кто-то увидел с улицы. Гретхен щелкнула включателем — неудобно оставлять джентльменов в темноте.
Она торопливо стала подниматься по лестнице, уверенная в том, что братья Тинкеры сейчас не отрывают взора от ее стройных ног.
Гретхен вошла в гостиную. Рудольф резал ножом испеченный отцом пирог. Все испытующе посмотрели на нее.
— Что, черт подери, все это значит? — возмущался Джордах.
— Там, внизу, мистер Тинкер, — сказала Гретхен. — Со своим братом, священником Джоном Тинкером. Они хотят поговорить с тобой, па.
— Ну, почему ты их не пригласила сюда? — Джордах, взяв из рук Рудольфа тарелочку с большим куском пирога, впился в него зубами, откусив сразу чуть ли не половину.
— Они отказались. Говорят, им нужно обсудить с тобой какое-то очень важное дело наедине.
Том, облизывая языком зубы, издал чмокающий звук, словно пытался извлечь застрявшую там крошку.
Джордах отодвинул свой стул.
— Боже праведный, — вздохнул он. — Еще и священник! Неужели эти негодяи не могут оставить в покое человека даже в воскресенье? — Он, встал, вышел из комнаты. Все слышали, как он, прихрамывая, тяжело спускался по лестнице к непрошеным гостям.
