— Мой сын не католик, — поправил его Джордах.
— Но его отец и мать рождены в лоне католической церкви, — возразил священнослужитель. — Я навел предварительно справки.
— Ты это сделал или не ты? Признавайся! — взорвался Джордах.
— Я, — признался Том. Ах, этот сукин сын, трус с желтой кожей, этот негодяй Клод!
— Ты отдаешь себе отчет, сын мой, в том, — продолжал священник, — что случится с твоей семьей и семьей Клода, если только кто-нибудь узнает, кто поставил на горе этот крест и кто его зажег?
— Нас изгонят из города, — сказал взволнованный мистер Тинкер, — вот что произойдет с нами. В этом не может быть никаких сомнений. Твой отец не сможет продать ни одной буханки хлеба в этом городе, понимаешь? Население все припомнит: что вы — иностранцы, немцы по происхождению, даже если бы вам и очень хотелось, чтобы они забыли сей прискорбный факт.
— Ах, ради бога! — воскликнул Джордах. — Опять все эти красные, белые, голубые, серо-буро-малиновые…
— Против фактов не попрешь, — грубо сказал мистер Тинкер. — Нужно смотреть фактам в лицо, не увиливать. Могу представить вам еще один. Если только Бойлан узнает, кто устроил пожар на территории его поместья, кто сжег его сарай, то он нас затаскает по судам, будет нас постоянно преследовать, до конца жизни. Он наймет такого ловкого адвоката, такого опытного сутягу, который представит этот заброшенный сарай как великую ценность, какой больше нет нигде по всей стране, от Порт-Филипа до Нью-Йорка! — Он погрозил кулаком Тому. — И у твоего отца в кармане не окажется ни одного завалящего цента. Вы с Клодом — несовершеннолетние. И ответственность за вас несем мы. На это дело можно ухлопать сбережения…
Том заметил, как стали сжиматься в кулаки ладони отца. Казалось, он испытывает непреодолимое желание схватить его, Тома, за горло и задушить здесь же при всех.
— Успокойся, Джон, — сказал священник, обращаясь к брату. — Не стоит так укорять парня, нельзя его злить, выводить из себя. Нужно собрать сейчас весь наш общий здравый смысл, что-то придумать, чтобы как-нибудь выкрутиться. — Он повернулся к Тому. — Я не стану спрашивать тебя и пытаться узнать, по чьему это дьявольскому наущению ты заставил Клода ввязаться в это ужасное дело, совершить такой чудовищный поступок…
— Клод сказал, что это моя идея? — спросил Том.
— Такому мальчику, как Клод, — заступился за него священнослужитель, — который вырос в христианской семье, который ходит к мессе по воскресеньям в церковь, никогда и в голову не могла прийти такая безумная затея.
— Ладно, — сказал Том. Он найдет этого негодяя Клода, найдет как пить дать!
— К счастью, — продолжал священник в своем размеренном григорианском тоне, — когда Клод пришел к своему дяде, доктору Роберту Тинклеру, тот был дома один, и их никто не видел. Дядя оказал мальчику первую помощь, заставил во всем признаться, а потом отвез домой на своем автомобиле. По Божьему соизволению, его не заметили. Но у Клода серьезные ожоги, и ему придется не снимать повязки недели три, никак не меньше. Нельзя было его прятать в доме, пока он окончательно не выздоровеет. Всякое могло случиться: могли возникнуть подозрения у горничной, мальчик-разносчик мог случайно увидеть его с перевязанной рукой, какой-то дружок из школы мог навестить его, посочувствовать…
— Боже праведный, Энтони! — взмолился Тинкер. — Да опустись ты на землю, сойди, наконец, с кафедры для проповедей. — Лицевые мышцы его конвульсивно дергались, глаза налились кровью, он сделал большой шаг к Тому. — Мы отвезли этого маленького негодяя в Нью-Йорк и там посадили на самолет, вылетающий в Калифорнию. В Сан-Франциско у него есть тетка, и он будет у нее, пока не заживут ожоги и не снимут бинты. Потом мы отправим его в военную школу. Он вряд ли вернется в наш город, пока ему не исполнится девятнадцать лет. И если твой отец понимает, что нужно предпринять ему в этом случае, то пусть не мешкая выпроваживает тебя из города, только так можно избежать серьезных неприятностей. Пусть отправляет тебя подальше из города, туда, где тебя никто не знает и никто не станет задавать провокационных вопросов.
