— Ой! — сказала я вдруг.
Пальцы наткнулись на что-то твердое неопределенной формы.
— Что? Что там? — взволновался Саныч, уронил тарелку с остатками плова на песок и прыгнул в раскоп.
— По-моему, керамика, — растеряно ответила я, осторожно очищая края странного обломка.
— Элька! Если это то, что я думаю, я… я не знаю, что я с тобой сделаю!
В раскоп сверзились Игорек и Витька. Даже Коля бросил свое описание детского погребения и присоединился к нам. До самого вечера мы, как собаки, привлеченные запахом зарытой косточки, взволнованно суетились, очищая землю вокруг обломков керамической посуды, странных и непонятных на первый взгляд предметов, сделанных, тем не менее, человеческими руками.
И поздно вечером, когда кучка аккуратно законсервированных находок доставала мне до колен, а темнота не позволила дальше продолжать работу, Саныч наконец торжественно признал:
— Элька! Ты просто Шлиман местного масштаба! Молодец!
Я скромно потупилась.
А теперь угадайте, что мне удалось найти? Дворец правителя? Царскую усыпальницу? Неизвестный храм?
Нет. Нечто гораздо более ценное для археологии.
Помойку древнего города!!
Если вы думаете, что я шучу, то вы глубоко ошибаетесь.
Ничто не доставляет большей радости археологическому сердцу, чем удачно найденная помойка с сохранившимися отходами человеческой жизнедеятельности. Конечно, золотой клад Трои было бы приятно подержать в руках. (Если он подлинный, в чем многие ученые сомневаются учитывая характер шалуна-Шлимана).
Думаю, что волнение, которое испытал Картер, вскрывший гробницу Тутанхамона, было сильнейшим в его жизни. Особенно, если вспомнить, сколько золота и драгоценностей в спешке понапихали в маленькую гробницу убитого мальчика-фараона. Но сами по себе драгоценности и украшения для науки значат мало. Они могут рассказать о людях, живших в ту эпоху, гораздо меньше, чем обыкновенная помойка на окраине города, куда домовитые хозяйки ежедневно выбрасывали старую разбитую посуду, ненужные в хозяйстве мелочи, сломанные детские игрушки, предметы домашнего обихода и так далее…
Разочарованы? Да, профессия археолога кажется романтичной и увлекательной только до тех пор, пока не соприкасаешься с ней лично.
Но когда соприкоснешься, то заболеваешь ею на всю оставшуюся жизнь.
Итак, я с сожалением оставила археологам помойку, названную моим светлым именем. Утро понедельника я встретила на аэродроме, и провожал меня весь лагерь.
Я оценила галантность мужчин хотя бы потому, что прекрасно видела, чего она им стоила. Они просто дождаться не могли, когда наконец запихнут меня в самолет и отбудут назад, к помойке, которая оказалась на редкость большой и богатой и обещала чудный материал для работы.
Поэтому, когда объявили посадку, мы все вздохнули с облегчением. Расцеловались на прощание, я пообещала приехать в следующем месяце. И толпа взрослых мужиков, галдящих, как школьники на каникулах, покинула аэропорт.
Здание пестрело вывесками на украинском языке. Помню, что в первый приезд на Украину меня больше всего поразил именно украинский язык. И я не всегда понимала, серьезно они говорят или шутят.
Ну, например. Знаете, как называется по-украински министр иностранных дел? Перевожу: «Министер закордонных справ».
У местных школьников младшего возраста большим успехом пользовалась передача «В хостях у светофора Морхашки». (Сознательно пишу через букву «х», потому что они так произносят).
Словосочетание «диктор центрального телебачення» стало для меня привычным уже через неделю. Сакраментальная надпись на керченских троллейбусах «не высоваться!» поразила меня своей философичностью. Но самым сильным моим впечатлением стало посещение оперного спектакля «Евгений Онегин», шедшего на украинском языке.
Если бы я, благодаря усилиям моей мамы, так хорошо не знала текст на языке оригинала, то вздрагивала бы гораздо реже.
К примеру, знаменитая ария Ленского: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни…» Помните, да?
В переводе на украинский текст приобрел какой-то залихватский оттенок и звучал так: «Куды, куды, куды тебе поперло…»
Думаете, я шучу? Нисколько!
