— Я уже работал с антисом. Двадцать лет назад. И ничего, живой.
— Живой.
— И антис живой. Летает.
— Ты работал с Нейрамом Саманганом, когда Нейрам был рабом. Нет, хуже: роботом, живым овощем. Его личная свобода была зачищена в ноль. Ты тоже был рабом — в ошейнике, с половиной свободы. Чёрт побери! Я лично вернул тебе эту половину. Будь вы с Нейрамом свободны оба…
— И что?
— Свобода всегда конфликтна. Уверен, вы бы сцепились рогами. Это рабство на всё согласно, а свобода лезет на рожон. Короче, я против.
— А кто тебя спрашивает? Утром я поговорю с Папой.
— Я против. Помнишь, как ты меня корректировал? Во время выступления в училище?
— Такое не забывают. Помирать буду, вспомню.
— Вот-вот. Ты транслируешь боль. Непроизвольно, неконтролируемо.
— Не всегда.
— Риск. Ты сделаешь Папе больно, и вы оба сгорите к чёртовой матери. В случае горячего старта сгорим все, понял?
— Не дави, рабовладелец. Надо же что-то делать?
— Хорошо, приняли как рабочую версию. В порядке бреда. А если взлёт не срастётся?
— Я помогу ему спокойно умереть. Это второй вариант.
— Откорректируешь?
— Да.
— Прямо во время агонии?
— Да.
— Ты когда-нибудь работал с умирающим? Кто-нибудь работал?
— Нет.
— Риск. Колоссальный риск. Кукла на верёвочках? Такая кукла раздавит кукольника. Страх смерти — слишком сильная эмоция для корректуры. Вы, невропасты — мастера слабых воздействий. Тут нужен мощный телепат, специализирующийся на чувствах.
— Телепаты с антисами не работают, боятся.
— Да, ты говорил.
— Я справлюсь. Если совсем не уберу — ослаблю. Вдруг хватит?
— Это ты у меня спрашиваешь?
— Это я размышляю вслух. Тебя спрашивать — себя не уважать.
— Нельзя. Ты транслируешь боль.
— Да, ты говорил. Когда я в колланте, боли нет. В большом теле Королева Боль не даёт мне аудиенции. Или трансформируется во что-то иное, безвредное. Боль приходит, когда я и клиент — в малых телах, данных от рождения.
— Если ты рискнёшь снимать страх смерти, вы с Папой будете в малых телах. Если рискнёшь помогать ему со взлётом, в начале контакта вы опять же будете в малых телах. Самое время для твоей Королевы Боли.
— Ты прав. Чтоб ты скис со своей правотой!
— А другого невропаста у нас нет.
— Других невропастов хоть пруд пруди.
— Пруд — сколько угодно. Всех утопить, и праздничный салют. Нам нужен такой невропаст, который знает, как умирают антисы. Рассказывать об этом кому попало мы не имеем права. И тот, который знает, должен еще согласиться на смертельный риск.
— Я согласен. Но мне нельзя.
— Тебе нельзя. Даже если ты и согласен.
В небе вспыхнула звезда. Чахлая, тусклая, она снижалась, распадаясь на две, три — бортовые огни аэромоба. Чихнул двигун, каркнул хриплым басом, умолк.
— Тихо! — зашипела малышня, игравшая на улице. — Папа спит!
— Живой, — с облегчением выдохнул кто-то. — Раз спит, значит, живой. Пьеро, мы успели! Пьеро, сукин ты сын, слышишь? Успели!
— Ругаетесь, — отметил невидимый Пьеро. — Значит, вы тоже живой.
— Отпускай меня!
— Дудки, маэстро. Не отпущу.
— Отпускай. В этот дом я войду сам.
— Маэстро! — шёпотом завопил Лючано Борготта, вихрем слетая с крыльца. — Маэстро, я вас убью! Вы что, сбежали из больницы?
— Сбежал, — подтвердил гость-полуночник.
Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих стоял в воротах.
