На очень короткое время.
Звонил наместник Флаций. Тумидус ждал, что наместник потребует возвращения в «Макумбу», и был готов воспротивиться, но Флаций обошёл скользкую тему стороной. «Война, — сказал наместник. — Боюсь, у нас война. Знать бы ещё, с кем мы в конфликте, а с кем в союзе! Ладно, Гай, не берите в голову. Мне вы всё равно не поможете, а я вам только помешаю.»
Боюсь, отметил Тумидус. Железный Флаций сказал: боюсь. Похоже, ситуация складывалась чрезвычайная. А может, железо пошло ржавчиной.
— Как в старые добрые времена.
— Ты уже говорил.
— Ну и что?
— Ну и ничего.
Перебравшись к Папе, Тумидус ждал головной боли от многочисленного семейства антиса. Человеконенавистник, Тумидус своим девизом сделал команду: «Больше двух не собираться!» К его изумлению, орда женщин и детей приняла его, как родного. Кормили, поили, любили. Суровый помпилианец прекрасно обошёлся бы без этого «любили», но ему не оставили выбора. От предложенных сексуальных услуг он отказался наотрез, мотивируя отказ дружбой с Папой. Его заверили, что секс только укрепит дружбу. Тумидус объяснил, что не спит с чужими женами, и уж тем более с чужими дочерьми в доме их мужа и отца. Женщины пришли в большое волнение. Тумидуса учили и лечили, укоряли и подбадривали. Взывали к совести помпилианского Лоа. Изгоняли из помпилианца злых духов, читали лекции по гигиене интимной жизни, проводили сеансы экзорцизма и психоанализа. Отчаявшись, прибегли к крайним мерам. Однажды Тумидус проснулся посреди ночи в отведенной ему комнате, обнаружив в своей постели трех энергичных особей женского пола. С трудом отбив атаки фурий, он пошел на уступки — разрешил спать рядом, благо места хватает, но чтобы тихо и ни-ни!
Утром выйдя во двор, Тумидус выяснил, что его называют не иначе как «могучим слоном», а трём фуриям завидуют лютой завистью.
— Ты ему рабство предлагал? — спросил Борготта, почесав живот. — Если он раб, он умрёт спокойно. Когда нет свободы, умереть — раз плюнуть. Как если бы и не жил. Договорились бы с кем-нибудь из ваших, у кого клеймо сильное. Папа сейчас такой, что его и в рабы можно взять. Ну, наверное.
— Предлагал.
— А он что?
— Отказался. Хочет умереть свободным.
— Дурак.
— Кто, Папа?
— Нет, я. Дурак, что спросил. Мог бы и сам догадаться.
— Что ты предлагаешь?
— Ничего.
— Врёшь. Я за версту чую, когда у тебя свербит. Я чую, и меня бросает в холодный пот.
— Откуда ты знаешь это слово?
— Какое? Свербит?
— Нет, верста.
— Степашка научил. Степан Оселков, твой ученик, космос ему пухом.
— Да, Степашка. Жаль парня.
— Идею давай. Выкладывай.
— Это не идея. Это так, гипотеза.
— Час от часу не легче. Рожай, не тяни.
— Помнишь, как я тебя корректировал? Во время выступления в училище?
— Такое не забывают. Помирать буду, вспомню.
— Так вот, насчёт помирать. Если взлететь нельзя, остается только помирать. Задача — умереть спокойно, без антических эксцессов. В рабы Папу нельзя. Телепаты с антисами не работают, боятся. Да и нет у меня знакомого телепата. У тебя есть?
— Откуда?
— Телепат отпал. Кто остался?
— Великий Джа? Папа вроде бы верующий.
— Я остался, болван. Я, невропаст. Контактный имперсонатор. Слабое воздействие с троекратного разрешения клиента. Значит, агрессии нет, Папа меня не сожжёт.
— Он сейчас и мухи не сожжёт.
— Тебе хорошо говорить, ты своей задницей не рискуешь. А вдруг? Итак, я подключаюсь к Папе — добровольно, ненасильственно. Дальше два варианта…
— Знаю я твои варианты.
— Нет, не знаешь. Первый: я корректирую взлёт, выход в большое тело. Если я тебя, кретина, выучил на оратора, неужели я антиса на антиса не откорректирую? Разберусь, что куда, потяну за ниточки…
— Бомба и рванёт.
— Нам и надо, чтобы рвануло. Взлетит в силе и славе…
— А если не в силе? Не в славе?! Взлетит, как тогда, с моим коллантом. Взлетит и давай падать. А рядом никого, чтобы поддержать.
— Может, связь сохранится? Он там, на орбите, я здесь, во дворе.
— Дотянешься? Вряд ли.
— Предположим, дотянусь. Откорректирую, подкручу колкѝ. Если что, посажу на Китту.
— Риск.
— Риск.
— Большой риск.
— Большой.
— Ты что-то хочешь сказать? Я же вижу, что хочешь.
