Прописала в комнате девушку из деревенской родни, без оплаты и проживания. Девушка училась на учительницу. У нее был томик сонетов Шекспира.
Полная бескорыстная взаимопомощь сестер. Случилось горе: заболела и умерла жена брата Георгия. Он был единственным светлым пятном среди братьев: красный командир, высокий и красивый, женился на красавице из Белоруссии. Погиб на войне. Сын Миша остался сиротой. Он мог жить у дедушки и бабушки в белорусском городке. Но сестры решили безоговорочно: возьмем себе. Миша – инвалид, в детской игре повредил ногу, стал хромым на всю жизнь. Поселили у старшей сестры, у нее самая большая комната. Расходы на всех.
Двоюродные братья-ровесники Миша и Леня поначалу жили мирно в одной комнате, затем стали несильно ссориться. Их старший брат стыдился: надо бы их воспитывать, живут рядом, а он редко бывает у них.
Леньку оставили на второй год в третьем классе. Все лето старшему брату об этом не говорили. Сказали осенью. Он был потрясен. Какой стыд, позор! «Это же твоя лень, твое безволие! И уже ничего не поправишь».
«Эгоист ты», — как-то спокойно укорила мать четырнадцатилетнего сына. Он задумался глубоко и надолго. Какой же я эгоист, думал он, ничего лишнего не требую, не грублю, не нарушаю, люблю маму по природе и по закону. В младенчестве она бивала его, но это уже забылось. Догадался: он всё более замыкается в себе, отстраняется от матери. Разговоры только бытовые. Обсуждать книги, спектакли? Она их не знает. Только раз была в опере, разумеется на «Чио-чио-сан» – поплакать, как положено. Кино тоже не обсуждается. Натыкаясь на упрощенные суждения, раздражался и всё более замыкался.
Придя с концерта Клавдии Шульженко, мать радостно сообщила: «Мегера».
— Все артисты развратники, — говорила мать, — они целуются друг с другом.
По радио тенор страстно выводит «мама, мама». Мать сидит над рукодельем:
— Ишь ты, как про маму поет.
Сын раздражен: он вместе с тенором забрался в заоблачные выси, а мать всё опростила.
Пятую заповедь – «Чти отца твоего и мать твою» – знал и старался исполнять.
Рассуждал насчет эгоизма: «Да, по науке единственный ребенок в семье становится эгоистом. Но педагог Макаренко доказал, что память о погибшем достойном отце воспитывает достойного ребенка. Правда, получается, что если бы отец не погиб, то я стал бы эгоистом? Ерунда какая-то».
В те годы он частенько повторял собственный стишок:
И жизнь свою, прожитую по случаям
Я вспоминаю с болью и досадой.
И думаю, а что же лучшее
Я сделать мог, у пошлости в блокаде.
Такая, мол, у него благородная подавленность, депрессия. Последняя строчка не нравилась, пытался найти другую, не нашел.
Стишков было два, второй чуть живее:
Я живу и растворяюсь
В темно-синем полумраке,
То бунтую, то смиряюсь,
То готовлюсь к новой драке.
Тут насчет драки ему тоже не нравилось, для рифмы сказано.
Из-за истерического срыва мальчик Валя лишился родины. Возвращался домой из гостей на электричке из Ораниенбаума. В первый послевоенный год для поездок требовались пропуска. Он показал свидетельство о рождении. Милиционер взял свидетельство и повел его в отделение. Получилась интересная картина: по перрону Балтийского вокзала милиционер тащит за руку тринадцатилетнего мальчика, упирающегося и ревущего во весь голос. Народ смотрит и идет мимо. Какая-то сердобольная пара отобрала его у милиционера. Поехали на трамвае, у него нервная дрожь, мужчина и женщина его успокаивают. Потом мать ездила с ним в эту милицию, но документ пропал безвозвратно.
Так он перестал быть коренным ленинградцем, уроженцем великого города. По тому свидетельству он родился в Ленинграде, в роддоме у Финляндского вокзала. Одним из любимых развлечений гостей было задать вопрос:
— Валя, а где ты родился?.
— На Финляндском вокзале, — отвечал малолеток и не понимал причины дружного смеха.
Было еще одно свидетельство о рождении: мать регистрировала его еще раз, в деревне с утешительным названием Большой Конец. Уже взрослым поискал в архивах первое, не нашел.
Суровое наказание, но нервная система какой была, такой и осталась.
Школьный финал.
