– Ты сошла с ума! – только и ответил Виги конунг, выслушав Ингвиль. – Этого не может быть!
– Если тебе чего-то не хочется, это еще не значит, что этого не может быть! – весело ответила она.
Мысль была позаимствована у того же Одда, который за эти месяцы научил Ингвиль несколько иначе смотреть на мир и каждый раз оказывался прав.
– Этого не может быть!
Виги решительно покачал головой. Наверное, Ингвиль сама была виновата: подобные вести надо сообщать с важным и значительным видом, желательно с подвыванием, как это делал Сиггейр из Тюрсхейма. Его боялись и ему верили. А Ингвиль казалась плохой прорицательницей: в свое время ей не хотел верить даже родной отец, так чего же было ждать от Виги? Прямо проклятье какое-то!
Королева Далла смотрела на нее с гневом и недоверием. Она была убеждена, что Ингвиль назло им выдумывает плохие новости. И наверняка по сговору со своим подлецом папашей!
– Ты все сочинила! – опомнившись, воскликнула Далла. – Помолчи, не смеши людей!
Ингвиль повела плечом и поехала назад к Одду. Дальше пусть разбираются сами. Кто предостерег, тот не виноват!
До самого вечера дружина ехала спокойно, только молодой конунг постепенно все больше мрачнел. Он не хотел верить Ингвиль, но сомнение возникло и теперь неудержимо крепло. Может быть, Стюр конунг и не вернулся. Но мог и вернуться. Ему уже хватило бы времени для путешествия не только к Эльвенэсу, но и обратно. И Виги чувствовал какую-то холодную, скользкую растерянность, как будто он стоял в темноте на гладком льду. Вся его гордость и уверенность, призрачно обретенная со званием конунга, мгновенно растаяли. Он был таким же, как и раньше, и вожделенный золотой кубок ничуть не прибавил ему настоящей силы. И чем ближе был вечер, тем настойчивее стучала в голове мысль о необходимости что-то решать.
Ингвиль не знала, как называлась та маленькая усадьба, в которой дружина конунга остановилась на ночлег. Она даже не поняла, которая из женщин, сновавших в факельных отблесках с мисками, кувшинами и охапками одеял, была здешней хозяйкой. Ее занимало только одно – девичья и лежанка. Одд вполголоса доказывал кому-то возле дверей, что он будет спать у лежанки, поскольку охраняет невесту конунга от всего, в том числе и от дурных снов, чему служит его заклятый особыми рунами меч. Он говорил так в каждой усадьбе, и сама Ингвиль потихоньку начинала верить, что это правда. «Может быть, меч зовется Ключом потому, что открывает дорогу к хорошим сновидениям? Или даже вещим снам? Тогда ему цены нет! – лениво думала она, полулежа на постели и свесив на пол ноги. – Да тролли с ним, с мечом, – с самим Оддом так спокойно и надежно, что ничего больше не надо…»
Внезапно очнувшись, Ингвиль удивилась тишине. Только что по всему дому звучали шаги и голоса, хлопотали женщины, расхаживали туда-сюда хирдманы, сталкиваясь в незнакомых тесных переходах. И вдруг стало совсем тихо. Ингвиль лежала не на краю, а возле стены, кто-то снял с нее сапожки и платье со звенящими украшениями, укрыл теплым меховым одеялом и заботливо подоткнул его по бокам и у горла. Рядом посапывала Бломма, возле самого края спала еще какая-то девушка из хозяйских домочадцев. Должно быть, Ингвиль сама не заметила, как заснула, пока все устраивались, и теперь была уже глубокая ночь. На большом сундуке стоял глиняный светильник с плавающим в тюленьем жире фитильком. Света от него было немного, и Ингвиль закрыла глаза, надеясь поскорее заснуть опять и не тратить зря драгоценное время отдыха.
Скрипнула дверь. Не открывая глаз, Ингвиль не столько услышала, сколько уловила каким-то новым, неведомым чувством шаги и дыхание двух человек, отлично ей знакомых. Может быть, ясновидение – это умение не только видеть далеко, но и видеть близко с закрытыми глазами? Эта мысль почему-то показалась Ингвиль забавной, и она едва не рассмеялась, но сдержала смех и прислушалась. За время, проведенное сначала на Остром мысу, потом на озере Фрейра и, наконец, в дороге, Ингвиль стала менее робкой и более любопытной, чем была дома.
– Нет, не здесь! – услышала она растерянный шепот, показавшийся в тишине девичьей очень громким.
