— Дочь моя! Дочь!..
Народ молчал. В воздухе тоже была тишина невообразимая. Яркое летнее солнце высоко уже стояло на небе и благодатно освещало и весь Киев и всю эту громадную толпу народа, собравшуюся для бесчеловечного зрелища. Только один Днепр, на берегу которого происходила эта страшная, бесцельная картина, спокойно, точно с недовольством и озлоблением, плескался и урчал, неся свои возмутившиеся воды далеко-далеко от места безумного приношения. Зато истукан Перун, ярко освещаемый и лучами летнего солнца и пламенем разгоревшегося костра, стоял во сем величии языческого бога и как бы торжествовал свою языческую кровавую славу…
Жрец, издавна привыкший к подобного рода крикам и моленьям обреченных, как кричала и молила отроковица, хотел уже занести над ней свой тяжелый жертвенный нож, как Болемир громко крикнул:
— Стой, жрец! Не режь ее!
Жрец поднял на Болемира свои удивленные глаза:
— Князь, так делать не подобает.
— Не режь! — повторил Болемир.
— Хотя мы все и славяне, но у каждого из нас служение свое. Вы служители Сивы, мы — Перуна. А наш Перун переступать его законы не повелевает.
— Не режь! — крикнул еще громче Болемир.
— Князь, так делать не подобает! — отвечал упорный жрец.
— Подобает, смерд негодный! — гаркнул уже Болемир и, выхватив из-за пояса топор, раздробил им голову жреца.
Жрец, глухо крякнув, всем своим толстым, отъевшимся телом грузно рухнул на землю, к подножию жертвенного камня, на котором он только что совершил мрачное богохульство.
Окружающая костер толпа ахнула в ужасе, и грозный Болемир показался ей еще грознее.
Отроковица была спасена.
А Болемир, спокойно поворотив своего коня, поехал от места отвратительного зрелища. За ним последовали и его верные венеды.
Расходясь, кыяне роптали:
— Он не верует в наших богов, он нехороший князь. Беда нам будет с таким князем.
— А коль беда, так что ж нам глядеть на него, как он убивает наших чтимых жрецов! Не дадим ему убивать наших чтимых жрецов! — советовала одна удалая голова.
— И то, не дадим! — подхватывали такие же удальцы. — Пришел невесть откуда, и бьет наших жрецов, и в бога нашего не верует. На что нам такой князь! Готы и те с нами так не делали! Они не рушили веры нашей. А этот пришел невесть откуда и тут свои порядки заводит! На что нам такой князь! Долой такого князя!
Более благоразумные усмиряли удалых:
— Полно, будет вам, ребятки! Как бы беды не вышло…
— Какая беда! Одну беду бедовать, другой не миновать!..
— Аль мы не кыяне? Аль уж мы только и годимся в челядинцы к готам да венедам! Да пущай они у нас челядинцами будут, а не мы у них…
— Полно, будет вам, ребятки! Как бы беды не вышло…
Но чем более уговаривали удальцов, тем более они храбрились, кричали, махали руками и находили себе новых последователей.
Толпа их быстро увеличивалась, и они уже во всеуслышание заявляли свое недовольство новым князем:
— Долой Болемира! На что нам Болемир! Он безбожник! Не верует ни в каких богов!
К сумеркам толпа возмутителей страшно возросла.
Венеды сначала смотрели на все это, как на шуточную проделку кыян, смеялись, сами шутили, но когда увидели, что кыяне не на шутку поднимают против Болемира возмущение, сообщили ему о том.
Болемир и сам давно уже знал о происходящем, но он тоже относился к этому безучастно и равнодушно. Сознавая, что он действительно дерзко нарушил веру единокровного ему племени, он хотел дать кыянам некоторую свободу, чтобы они, пользуясь ей, излили на него свою горечь и простили ему его поступок.
Но он ошибся в кыянах.
Торгуя с Ахаией и нередко посещая Византию, многие из кыян вынесли оттуда влияние фракийцев и римлян, которые в эту эпоху отличались особенным свободомыслием к правителям, которые им почему-либо не нравились, и буйными проявлениями своей народной силы.
В свою очередь, кыяне ошиблись в Болемире; не по их силам было бороться с таким князем, как он.
Вечером, когда уже весь Киев был возмущен против Болемира и возмутители, махая в воздухе оружием и зажженными смоляными палками, вызывали Болемира с его венедами на бой, Болемир выехал из занятых им хором и повелел, чтобы все еще стоявшая станом у Киева орда двинулась к городу.
