Болемир прислушался. Насторожил уши и конь.
Звук послышался явственнее, и можно было разобрать, что кто-то над чем-то рыдает. Так как можно было определить место, откуда он исходит, то Болемир и направил туда своего коня.
Не успел он приблизиться к месту, откуда исходило рыдание, как почти у самых ног его лошади послышался резкий крик женщины:
— Венед! Венед!
Болемир оглянулся.
В нескольких шагах от него, испуганная, дрожащая, стояла молодая девушка, почти обнаженная, с распущенными по плечам косами…
Болемир остановил коня.
Широко открыв глаза, девушка с ужасом смотрела на Болемира и делала руками какие-то причудливые знаки…
— Ты не бойся меня, — заговорил Болемир, — я тебе зла не сделаю.
— Венед! Венед! — закричала она снова, широко открывая рот.
Болемир стоял в недоумении. У него явилось неодолимое желание узнать, кто эта несчастная, и хотелось помочь ей. И странно, чем более он вглядывался в ее красивое, но безумное лицо, тем более ему казалось, что он как будто видел ее где-то.
— Ты меня не бойся, — заговорил Болемир снова, — я тебе зла не сделаю.
— И в жертву не принесешь? — спросила она, как бы успокоившись.
— Нет, нет! — торопился ответить Болемир и вспомнил, что эта несчастная была виновницей страшного истребления кыян.
Это была та самая отроковица, которую хотели принести в жертву и из-за которой Болемир раздробил голову жреца.
— И бить меня не будешь? — допрашивала девушка, не трогаясь, однако, с места.
— И бить не буду.
— И не зарежешь?
— И не зарежу.
— Ан, зарежешь! — как бы обрадовалась девушка тому, что может быть зарезана.
— За что ж мне тебя резать?
— А за то: ты венед. Ты вон всю кыянию вырезал за одну ночь.
Болемир помолчал.
— Зато я тебя спас.
— Ты? — вдруг дико взвизгнула девушка, тряхнув кудрями и мгновенно очутившись возле Болемира.
— Я, я.
Болемир слез с коня.
— Ты?! — повторила она свой вопрос.
И девушка, сказав это, схватила Болемира за плечи и безумно уставилась своими глазами в его глаза.
Через несколько мгновений она уже лежала у ног Болемира и, обнимая его колени, молила:
— Ты, ты! Я узнала тебя! Возьми же меня к себе, спаситель мой, я твоей верной рабыней буду навеки!
Легче стало Болемиру…
Он поднял девушку и поглядел ей в глаза.
До сих пор как бы бесстыдная, безумная, она вдруг покраснела и склонила голову… Она была прекрасна в эту минуту… В груди Болемира как бы шевельнулось что-то…
— Приходи ко мне сегодня же, — сказал он ей ласково, — я тебя приму.
— После приду, — чуть слышно сказала девушка.
— Отчего же?
— Я… теперь… голая… — протянула она боязно…
Говоря с девушкой, Болемир совсем забыл, что она стояла перед ним, еле прикрытая какой-то небольшой холстиной. Быстро сняв с себя длинную и широкую бурку, украшенную разного рода цветами, он накинул ее на плечи полуобнаженной девушки.
Девушка несколько оправилась и оживилась.
— Ладно, венед, я приду к тебе, коль повелишь мне прийти…
— Приходи, приходи…
Болемир сел на коня и уехал. Девушка долго провожала его взглядом.
Возвратясь в Киев, Болемир приказал быстро очистить город от трупов, покидав их в Днепр или зарыв в глубокие могилы.
Дня через два-три город был совершенно очищен от трупов, и жилища кыян были заняты семейными венедскими переселенцами, из которых одна часть под предводительством венеда Ахтыра была отправлена к верховьям Дона…
Впоследствии переселенцы эти, отданные Болемиром на собственную волю и вытеснившие селившихся с незапамятных времен по берегам рек Золотоноши и Гусиной агафирсов, назвали себя ахтырцами и занялись преимущественно скотоводством…
Не все, однако, венеды, оставшиеся для поселения в Киеве, поместились в домах и клетях кыян, для множества семей не хватило мест.
И вот вокруг Киева и окрестностей его, как грибы, начали вырастать землянки венедов, крытые землей и навозом, а в самом Киеве застучали топоры и молота, воздвигавшие новые брусяные клети и избы с нахлобученными на них соломенными крышами, длинными полутемными дворами, с пузырями или напитанными маслом холстинами в окнах, с колодцами, скворечниками и скрипучими воротами.
И вскоре под руками венедов-переселенцев Киев совсем преобразился: много расширился и украсился, а окрестности, густо заселенные венедами-хлебопашцами, запестрели широкими обработанными полями.
