Библия: Биография книги - страница 32

. Хороший мидраш должен быть как можно ближе к оригинальному значению, и рабби Ишмаэль утверждал, что изменять это значение следует лишь тогда, когда это совершенно необходимо[266]. Метод рабби Ишмаэля пользовался уважением, но метод рабби Акивы взял верх, потому что благодаря ему Писание оставалось открытым. Современному исследователю этот метод покажется ненаучным; мидраш постоянно заходит чересчур далеко, явно нарушая целостность текста, и ищет новый смысл за счёт оригинала[267]. Но раввины считали, что, раз Писание — это Слово Божье, значит, оно неисчерпаемо. Любое значение, которое они обнаруживали в тексте, было задумано Богом, если оно давало новое видение и шло на пользу общине.

Комментируя Тору, раввины время от времени исправляли её слова, говоря своим ученикам: «читайте не то… но это»[268]. Изменяя, таким образом, текст, они порой вносили в писание мотив сострадания, которого не было в оригинале. Это произошло, например, когда рабби Меир, один из наиболее выдающихся учеников равви Акивы, обсуждал постановление в книге Второзакония:

В этом законе проявлялась личная заинтересованность, ведь если израэлиты оскверняли землю, они теряли её. Но рабби Меир предложил новое прочтение, основанное на игре слов: «Читайте не килелат Элохим (проклятие Бога), — сказал он, — но каллат Элохим (боль Бога)». Рабби Меир объяснял, что новый текст показывает печаль Бога, который страдает вместе со своими созданиями: «Когда человек в большой беде, что говорит Шхина? Она говорит: “Моя голова болит, моя рука болит”»[270]. Любовь и золотое правило можно было обнаружить в самых неожиданных отрывках Торы. Как отмечает современный исследователь: «Челнок мидраша плетёт ткань сострадания вокруг сурового правила закона»; и так как раввины побуждали своих учеников изменять текст, те тоже оказывались вовлечены в активный процесс бесконечных толкований[271]. Это относится и к тому, как рабби Иуда истолковал слова Бога, обращённые к пророку Захарии: «ибо касающийся вас [т. е. Израиля] касается зеницы ока его (эйно)». «Читайте не эйно («его»), но эйни («моего»)», — наставлял рабби Иуда других исследователей Торы; и теперь в тексте утверждалось, что любящий Бог разделял боль своего народа: «ибо касающийся Израиля касается зеницы ока Моего (эйни)»[272].

Окончательного истолкования Писания существовать не могло. Эта точка зрения была сформулирована в самом начале периода Явне, когда рабби Элиэзер ввязался со своими коллегами в неразрешимый спор, касающийся законных уложений (галаха) в Торе. Когда другие отказались принять его мнение, рабби Элиэзер попросил Бога подкрепить его слова каким-нибудь чудом, и рожковое дерево само собой сдвинулось на четыреста локтей, вода в ручье потекла в гору, и стены дома учений вздрогнули так сильно, что всё здание, казалось, едва не рухнуло. Но раввинов не впечатлило это проявление сверхъестественной силы. В отчаянии рабби Элиэзер взмолился, чтобы бат кол («глас с неба») рассудил их, и божественный глас услужливо произнёс: «Зачем противитесь вы словам Элиэзера? Галаха всегда на его стороне». Но рабби Иешуа привёл стих из Второзакония: «она [Тора] не на небе»[273]. Отныне Тора не принадлежала лишь горнему миру; с тех пор как она была провозглашена на горе Синай, она более не принадлежала Богу, но была неотчуждаемой собственностью каждого еврея. Как заявил позднее другой раввин: «Небесный голос нам не указ». И, кроме того, было сказано на Синае: «Большинством голосов вы должны решать»[274], так что рабби Элиэзер, оставшись в меньшинстве, не мог победить в этом голосовании. Когда Бог услышал, что Его мнение отвергли, Он улыбнулся и сказал: «Победили меня дети мои»[275].

Любые ограничения в мидраше объяснялись слабостью толкователя, которому не хватало способностей, чтобы понять смысл текста в применении к данной ситуации или найти новое значение