Библия: Биография книги - страница 31

. Дела милосердия, входившие в обязанности священников, были лучшим искуплением грехов, нежели древние обряды, — и такие дела не были исключительной привилегией священнической касты, их могли совершать и обычные миряне. Но толкование рабби Иоханана, вероятно, удивило бы Осию. Если бы Иоханан внимательнее посмотрел на оригинальный контекст, он бы понял, что Бог говорил Осии не о делах милосердия. Хесед переводится скорее как «преданность», нежели как «любовь». Богу нужна была не доброта, которую люди проявляют друг к другу, а религиозная верность, которой Израиль был обязан Ему.

Но и это не смутило бы Иоханана, целью которого было не дать историческое толкование, а утешить свою скорбящую общину. Не стоило чрезмерно оплакивать храм: доброта и милосердие в повседневных делах могут заменить старинный торжественный ритуал. Он создавал хороз, «цепь», которая соединяла различные отрывки, изначально никак не связанные друг с другом, но, когда их «соединяли цепью», обнаруживалось их внутреннее единство[257]. В начале он процитировал известную максиму Симона Справедливого, почитаемого первосвященника третьего века до н. э.[258]: «Мир держится на трёх вещах: на Торе, храмовом служении и добрых делах»[259]. Как и цитата из книги пророка Осии, это доказывало, что дела милосердия так же важны, как Тора и богослужение в храме. Милосердие, таким образом, было одной из трёх главный опор, на которых держится весь мир, и теперь, когда храма больше не было, знание Торы и милосердие были важнее, чем когда-либо. Чтобы подкрепить эту догадку, рабби Иоханан цитировал — несколько искажая — автора псалма: «Мир основан на милости»[260]. Сопоставляя эти три несвязанных друг с другом отрывка, рабби Иоханан показал, что, как провозгласил Гиллель, милосердие действительно было центральной темой в Писании: работа толкователя заключалась именно в том, чтобы выявить и обнаружить этот скрытый принцип.

Хороз составлял сущность раввинского мидраша. Он давал экзегету возможность испытать чувство полноты и завершённости, подобное состоянию шалом, которое евреи обретали в Храме, и чувству coincedenia oppositorum, совпадения противоположностей, которое христиане переживали во время своего толкования — пешер. Подобно христианам, раввины толковали Закон и Пророков разными способами, наделяя их значением, которое, зачастую, имело мало общего с изначальным замыслом авторов. Рабби Акива совершенствовал этот новаторский тип мидраша. Его ученики любили рассказывать одну историю о нём. Слава о таланте рабби Акивы дошла до Моисея на небесах, и однажды он решил спуститься на землю, чтобы посетить одно из его занятий. Он сел в восьмом ряду, позади других учеников, и, к его разочарованию, оказалось, что он не может понять ни слова из объяснений рабби Акивы, хотя и было сказано, что это часть откровения, которое он получил на горе Синай. «Мои сыновья превзошли меня», — думал Моисей с горечью, но и с гордостью, возвращаясь на небеса. Но почему же, — спрашивал он, — Бог доверил Тору ему, Моисею, когда Он мог выбрать человека такого ума, как рабби Акива[261]? Другой раввин изложил это ещё короче: «Что не открылось Моисею, открылось рабби Акиве и его помощникам»[262]. Откровение случилось не один-единственный раз на горе Синай, это был непрерывно длящийся процесс, который не прекратится до тех пор, пока опытные толкователи отыскивают неиссякаемую мудрость, скрытую в тексте. Священное Писание содержало всю сумму человеческих знаний в зачаточной форме: можно было найти «в нём всё»[263]. Синай был лишь началом. На самом деле, когда Бог дал Тору Моисею, Он знал, что будущим поколениям придётся завершить её. Письменная Тора не была законченным текстом; людям следовало применить всю свою изобретательность, чтобы довести её до совершенства, подобно тому, как они получают муку из пшеницы и ткут одежды из льна[264].

И всё же некоторые раввины считали, что рабби Акива зашёл слишком далеко. Его коллега рабби Ишмаэль обвинял его в том, что он навязывает писанию своё понимание: «Поистине, ты говоришь тексту: «Молчи, пока я тебя растолкую»