— Э-э-эх, злой ты. Как был злым, так и остался.
— Ты могла меня изменить.
— Нет, этого никто не мог.
— Если бы ты была рядом, я стал бы лучше.
— Ты тогда применил шантаж, я — предала. И моё предательство стало моим клеймом.
— Ты сделала это, чтобы помочь ему.
— Я сделала это потому, что была молода и глупа. И потому что думала, что неуязвима. Время доказало, что я ошиблась — я уже повзрослела настолько, что меня можно было смертельно ранить и раздавить.
— В том, что твой муж был слабым, в том, что он наложил на себя руки, не виноваты ни ты, ни я. Сделав это, он убил не только себя. Он убил и то, что у нас с тобой могло бы быть. И если бы он этого не сделал, ты бы рано или поздно пришла ко мне. Сама пришла.
— У тебя слишком много денег, Алан. Деньги искажают всё. Вот ты и сейчас ничего не понимаешь и, мне кажется, что и не поймёшь никогда.
— Ты тогда кричала: «Ещё! Ещё!». Да-да, кричала, не отпирайся.
Инга развернулась и пошла прочь.
— Ты куда? Не смей убегать! Я 42 года ждал. Теперь тебе не убежать.
— Мне нужен воздух. Пойду, подышу свежим воздухом на улицу и вернусь.
— Да уж, лучше тебе вернуться.
— Почему это? — обернулась Инга.
— Я внёс тебя в завещание.
— Ещё бы ты меня не внёс!
— Я дам тебе 10 миллионов.
Инга пошла дальше.
— Здесь где-то была дверь, которая вела во дворик…
— Да, есть такая… Вот и она. Стой!
— Что? Почему это?
— Дверь под сигнализацией. Я сейчас нажму код… а то прибежит охрана с пистолетами.
— Сейчас я сама достану пистолет! Мне срочно необходим свежий воздух! Тебе, кстати, тоже. Какой же ты глупый, Алан! Ты богат, у тебя есть сигнализация… ну и зачем всё это? Ты же заперт! Я вот, например, живу в маленьком домишке, тебе он покажется невзрачным-невзрачным, но мне в нём хорошо. Когда хочу — выхожу, когда хочу — вхожу. И гости мои тоже могут входить и выходить, когда им вздумается. Мы дышим воздухом, а ты… ты возишься с сигнализацией.
Тут Стоуи, наконец, открыл дверь, и они вышли на улицу.
— Я тебя внёс в завещание, потому что хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь ты прожила так, как хочешь, чтобы ты делала, что хочешь, покупала, что хочешь. Может быть, тогда ты поймёшь, от чего ты все эти 42 года отказывалась. Ты же могла быть богатой всю жизнь! Я хочу, чтобы каждое утро, просыпаясь, ты думала об этом.
Они стояли во дворике, вымощенном булыжником. Дом снизу тоже был каменным, а сверху — деревянным, вместе всё это смотрелось красиво. Инга и забыла, как здесь красиво. Она вдруг подумала, что когда она была молода, когда она любила своё красивое тело, лицо и волосы, когда она любила тела своих любовников, любила тех, с кем танцевала — ведь они так красиво двигались, она гораздо меньше внимания обращала на красоту природы.
Дворик был тем самым. Они и тогда выходили сюда… и танцевали… и… Какой позор! Какая грязь! Да, Алан прав, тогда ей действительно понравилось. Очень понравилось. В общем-то любовником он был довольно средненьким, но он был очень активен, он был настолько горяч, что казалось, что он навёрстывает упущенное после долгого воздержания. Её «я» решило, что эта его ненасытность делает ей честь. Да, тогда она была польщена и довольна.
Сейчас Инга поняла, что дворик прекрасен.
— Здесь мило, да? — Стоуи очень хотелось услышать от неё хоть слово похвалы своему жилищу.
Инга не доставила ему этого удовольствия — она пожала плечами.
— А где библиотека?
Стоуи указал на окна над ними.
— А твои знаменитые конюшни?
Алан показал на склон, внизу горели огоньки. А! Так значит, вот откуда появятся Дэвид, Сьюзан и Ниоб! Кажется, если глаза её не подводят, кто-то идёт вверх по холму.
— Покажи мне библиотеку, — обернулась она к Стоуи. Тот открыл дверь и галантно встал рядом.
— Иди, иди! — Инга хотела войти последней, вдруг удастся оставить дверь приоткрытой? Войдя в дом, Инга вдруг взяла Алана под руку, чем немало удивила и обрадовала того — она старалась как можно быстрее увести его от неплотно прикрытой двери.
— Слушай, а зачем тебе библиотека? — спросила она, уводя его от двери.
— Библиотека — это информация, библиотека — это память. Меня будут помнить, — в голосе Стоуи зазвучало упрямство. Таким тоном убеждают оппонента, который ни в какую не соглашается с вами и утверждает обратное. «Меня будут помнить», — это была клятва Стоуи.
