— Спасибо, — в голосе Моргана послышалась настоящая признательность. Он тут же поднёс стакан к губам и осушил, потом провёл языком по губам. Ему очень хотелось рассказать обо всём, но он не мог — о таком не рассказывают.
Львятник. Настоящий львятник. Ну и что? Львятник как львятник, вот только лев стар и сух.
— Слушайте, что за чертовщина? Почему у всех вас такие кислые лица? Я думал, мы собрались, чтобы отметить радостное событие. Мы ведь победили!
Джеку хотелось сказать, что ничего мы не празднуем, потому что её больше нет. А о том, на что я обрёк её… об этом просто не скажешь, настолько это чудовищно. И он никогда никому не сможет об этом рассказать. Никогда. Ему придется с этим примириться и жить дальше. Жить одному…
— До победы ещё очень далеко, — сегодня Хоаглэнд говорил чётко и ясно, сейчас не время и не место для бормотания. — Мы победим, когда закроем дверь. Мы всё подготовили, а закрыть её должен ты.
— Ты даже не знаешь, насколько всё серьёзно и трудно.
— Мне плевать на то, насколько это трудно. Ты должен это сделать.
— Не надо пытаться давить на судей Верховного суда, Эд.
В комнате присутствовал только один судья Верховного суда. Поэтому МакКлинан хотел сказать, что не надо давить именно на него.
— Что?
— Это принцип, Эд. Верховный суд стоит выше склок и дрязг. Мы — судьи пожизненно, нас никто не может сменить.
Хоаглэнд начал что-то говорить, но МакКлинан поднял руку, он — судья, а судью никто не может прервать, это он, судья, может сам прервать, кого хочет.
— И все мы, все девять, верим в одно и то же. Давление автоматически вызывает сопротивление, чем больше давление, тем сильнее сопротивление.
Хоаглэнд снова попытался вставить слово. Но заговорил опять МакКлинан.
— Конечно же, я попытался убедить их, а особенно тщательно своих же, республиканцев. Мы всегда «обрабатываем» друг друга, соблюдая все рамки и правила, естественно. Если к власти придёт Мёрфи, то совершенно очевидно, что она захочет видеть в суде убеждённых либералов, феминисток и социалистов, короче, надутых хвастунов. А со Скоттом всё будет тихо, мирно, к тому же, если ему удастся провести в суд двух «своих», Верховный суд будет нашим на целое поколение. А он от этой идеи так просто не откажется, и все наши об этом знают. Опротестовать Roe v. Wade. Наконец-то избавиться от Миранды. Закончить, наконец, уже со всем соглашаться. Дать понять, что понятие свободы слова не абсолютно, особенно во время войн и в особенности войн с терроризмом. Вернуть молитву в школу, к слову, хорошая молитва не помешает и всему американскому народу в целом. «Мы все понимаем, что поставлено на карту».
— Ладно. К чёрту теории, давайте к цифрам. Энди, скольких голосов тебе не хватает?
— Двух.
— Есть двое судей, на которых можно положиться? — обернулся Хоаглэнд к Стоуи. — Или надавить? Словом, которых можно как-то заставить проголосовать как надо.
— Есть! Конечно, есть… — Чёрт! — Он же совершенно точно знает, что есть, но вот кто именно… чёртова память! Дырявая, что решето, он же буквально сегодня пересматривал эту информацию! А сейчас… сейчас он прекрасно помнил ту ночь с Ингой, помнил каждую мелочь, он видел это всё снова так же отчетливо, как если бы перед ним был телевизионный экран, а вот восемь имён вспомнить не мог… Она ведь тогда не просто танцевала во дворике. Она танцевала обнажённая и он помнил и её округлые груди и тёмные соски — такими, как они были тогда, 42 года назад… Чёрт подери, как же зовут этих чёртовых судей?! — … в библиотеке. — Любопытно, о ком он сейчас? Об Инге, которая ждёт его в библиотеке, или о бумагах, которые лежат там? Стоуи заставил себя собраться. — Но меня там ждут.
— Подруга? — голос выдал, что МакКлинан был пьян. Не очень, но всё же. — Здорово, что ты всё ещё в форме. Давайте выпьем за виагру!
— Не надо, чтобы она видела нас вместе, — продолжал осторожничать Хоаглэнд.
— Конечно, не надо, — Стоуи придерживался того же мнения.
— Никогда не доверяйте женщинам, — мрачно посоветовал Джек.
— Я попрошу её перейти в другую комнату.
— Отправь её домой, — посоветовал Хоаглэнд.
