— Верно, верно, — подхватывает Гектор.
— Так что же будем делать, джентльмены? — вопрошает Менелай. — В заточение ее?
— Хорошая мысль, — поддерживает его Гикетаон.
— Пожалуй, — соглашается Агамемнон, грузно опускаясь на трон. — Разве что, когда эта война наконец закончится, мои войска захотят увидеть ее. И они удивятся, что столько страданий и жертв было принесено на алтарь поблекшей богини. — Повернувшись к Парису, он добавляет: — Царевич, тебе не следовало допускать этого.
— Допускать чего! — недоумевает Парис.
— Я слышал, у нее морщины, — говорит Агамемнон.
— Слышал, у нее появился жирок, — подхватывает Нестор.
— Чем ты ее кормишь? — интересуется Менелай. — Конфетами?
— Она — человек, — протестует Парис. — А не мраморная статуя. Едва ли вы можете обвинять меня…
В этот момент царь Приам поднимает свой скипетр и, словно желая ранить саму Гею, вбивает его в землю.
— Благородные господа, мне не хотелось этого говорить, но угроза гораздо ближе, чем вы себе представляете.
В первые годы осады один вид прекрасной Елены, прогуливающейся по крепостным валам, творил чудеса с моральным духом моей армии. Теперь, когда она более непригодна для выставления напоказ, ну…
— Ну? — прерывает его Агамемнон, готовя себя к худшему.
— Ну, просто я не знаю, как долго Троя сможет тянуть свою лямку в этой войне. Если положение не поправится, возможно, нам придется капитулировать еще до следующей зимы.
Вопль ужаса проносится над столом, теребя полог шатра и пробегая рябью по накидкам аристократов.
Но теперь, впервые за все время, к Совету обращается хитроумный Одиссей, и ветры недовольства стихают.
— Наш курс очевиден, — говорит он. — Наша судьба ясна, — говорит он. — Мы должны вернуть Елену — старую Елену, былую Елену — на стены Трои.
— Былую Елену? — изумляется Гикетаон. — Ты не фантазируешь, находчивый Одиссей? Не рассказываешь ли ты нам сказку?
Повелитель всей Итаки проходит по шатру Приама, поглаживая бороду.
— Для этого понадобится немного мудрости Афины Паллады, немного мастерства Гефеста, но я верю, что проект осуществим.
— Прости меня, — говорит Парис. — Какой проект осуществим?
— Косметического ремонта твоей шлюшки, — отвечает Одиссей. — Чтобы твоя дорогая милая проститутка засияла как новая.
Вперед-назад, туда-сюда расхаживает Елена по своему будуару, вытаптывая неровную дорожку страха на ковре.
Проходит час. Затем второй. Почему они так долго заседают?
Что терзает ее больше всего, так это мысль, которая выгрызает внутренности — что, если Совет не примет ее сдачи? Тогда придется поднять ставки. И как свершить это дело? Каким способом могла бы она заказать билет в один конец на переправу Харона? Что-нибудь из арсенала ее возлюбленного, вероятнее всего — меч, копье, кинжал или смертоносная стрела. «О, пожалуйста, мой повелитель Аполлон, — молится она главному защитнику города, — не допусти этого».
На закате в комнату входит Парис, поступь его тяжела, лицо искажено гримасой. Впервые Елена замечает слезы в глазах своего любовника.
— Закончилось, — стонет он, снимая шлем с плюмажем. — Пришел мир. На рассвете ты должна пойти к длинным кораблям. Менелай отвезет тебя назад в Спарту, где ты снова будешь жить как мать его детей, подруга его наложниц и лазутчица в его постель.
Облегчение изливается из Елены бурным, как оргазм, потоком, но радость мимолетна. Она любит этого мужчину, со всеми его недостатками, слабым характером и всем прочим.
— Я буду скучать по тебе, дражайший Парис, — говорит она. — Твое смелое похищение останется лучшим воспоминанием моей жизни.
— Я согласился на этот договор лишь потому, что Менелай верит, что иначе ты могла бы убить себя. Ты удивительная женщина, Елена. Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.
— Тише, мой дорогой, — говорит она, нежно прикрывая ему рот ладонью, — не нужно слов.
Медленно они раздевают друг друга, старательно отмыкая двери к блаженству, ремни и пояса, пряжки и защелки; так начинается их последняя, эпическая ночь вдвоем.
— Прости, что я был столь рассудителен, — говорит Парис.
— Извинения принимаются.
— Ты так красива. Так невозможно красива…
