Пока мы предавались этим нестандартным формальностям, то есть пили кьянти и обменивались тумаками, я сказал себе, что скоро должны начаться более серьезные вещи, и у меня появилось странное предчувствие.
До сих пор все шло слишком уж хорошо, а когда все идет слишком хорошо, я чувствую себя не очень уютно.
– Ну? – спрашиваю я толстого итальянца. – Какой будет развлекательная программа? Мне бы хотелось узнать, как мы договоримся...
Он достает из кармана самую грязную расческу, какая только может существовать на свете, и начинает, если так можно выразиться, приводить в порядок свои волосы.
– Возвращайтесь к вашим обязанностям, комиссар, – говорит он. – Когда вы мне понадобитесь, я дам о себе знать.
Это решение меня несколько удивляет. Я-то рассчитывал совсем на другое, но Анджелино такой тип, что ведет себя совершенно особенно.
Я отряхиваю свои шмотки, немного пострадавшие в двух схватках.
– К вашим услугам, – говорю. Я начинаю переминаться с ноги на ногу, как робкий мальчик, не решающийся попросить разрешения выйти.
– Я могу вас спросить об одной вещи?
– Давайте...
– Мы не обсудили интересующий меня вопрос... Я ведь решил обманывать Секретную службу не из спортивного интереса...
Тут я попал в десятку. Разговор о деньгах вписывается в созданный мною образ. Если бы я обошел этот момент молчанием, Анджелино сразу бы унюхал фальшь.
– Вы хотите денег? – спрашивает он. – Те, кто на меня работают, ни в чем не нуждаются...
Он сует руку в задний карман и достает из него толстую, как телефонная книга, пачку десятитысячных купюр. Отсчитав десяток, он протягивает их мне.
– Это задаток, – говорит он. – Чтобы скрепить наше соглашение.
Я не решаюсь протянуть руку. Он делает это сам.
– Очень скоро вы мне понадобитесь, – говорит Анджелино. – Есть сложное дельце, как раз по плечу вам! Я кланяюсь мамаше Альде. Она бормочет слова прощания на сильно итальянизированном французском.
Мэллокс провожает меня до двери.
Он резко распахивает ее, и тип, прижимавшийся к ней, чтобы плотнее приклеиться ухом к замочной скважине, чуть не падает под ноги американцу.
Поверьте, это большая подлянка, потому что тип, прижимавшийся ухом к двери, не кто иной, как мой коллега Равье, посланный боссом обеспечивать мое прикрытие.
Этот кретин все испортил.
Америкашка в мгновение ока схватил его за пиджак и втянул в квартиру. От того, что должно последовать, у меня пересыхает горло.
– Что случилось? – спрашивает Анджелино. Мои колебания длятся какую-то долю секунды. Я бросаюсь в гостиную и отвожу макаронника в сторону.
– Мне хана, – шепчу я.
– Почему?
– Мы захватили типа, подслушивавшего у вашей двери. Это мой коллега. Если он здесь, значит, следит за мной, а если следит за мной, значит, в конторе что-то заподозрили, если только не хотят обеспечить мою безопасность, но это кажется мне маловероятным. Этот парень видел меня здесь. Если вы его отпустите, он об этом доложит; если уберете его, большой патрон насторожится, когда он не вернется. Я так погорю, что запах паленого будет чувствоваться на тысячу лье отсюда...
Черт, как некстати это осложнение. Я принимаю удрученный вид, что дается мне легче легкого, потому что влип я по-настоящему.
Анджелино пожимает плечами.
– Мы это уладим, – говорит он. – В нашем жалком мире никто не застрахован от случайностей...
Я вздрагиваю. Давненько я не оказывался в таком тупике.
С какой стороны ни смотри на ситуацию, выхода не видно. Одно из двух: или я делаю вид, что играю за Анджелино, и тогда Равье получает бесплатный билет до рая; или, воспользовавшись добрыми отношениями, установившимися у меня с макаронником, я начинаю действовать против него и предпринимаю попытку прорваться...
