– Дальше, – говорит он.
– Мне кажется, что, имея в своей команде такого парня, как я, вы сможете развернуться по-крупному...
– Ах так? – спрашивает он.
Я смотрю на него. У него невинные глаза, но в лице есть что-то хитрое, ироничное и безжалостное... Пора подбросить в печь угольку.
– Вы, разумеется, считаете мое предложение необычным и, конечно, подозреваете подвох... В таком случае я готов дать вам доказательство моей доброй воли...
Он машет рукой, что означает: «Так все говорят».
– И это доказательство, Анджелино, я могу дать вам немедленно.
– А? – произносит он.
– Анджелино, я раскрыл ваш трюк с копией Монтескье. Я дам вам самый большой залог моей лояльности, если позволите мне так выразиться, чтобы показать, что готов работать с вами. Я ничего не сказал моему начальнику, и бомба на Ке д'Орсей взорвется сегодня днем в назначенное время...
Тут он дергается.
– Вы говорите правду?
– Когда прочтете сегодняшние вечерние газеты, то поймете, что я не вру.
Он опять потирает шершавый подбородок.
– Зачем вы пошли в музей?
– Ждал вас...
– Как это?
– Я догадался, что после происшедшего этой ночью в Версале вы установите за мной слежку. Я хотел войти с вами в контакт, но не знал, где вас найти, и подумал, что, если подойду к оригиналу бюста Монтескье, вы поймете, что я на верном пути, и захотите со мной поговорить...
Анджелино берет колоду карт одной рукой, потом движением пальцев перебрасывает ее в другую. Какая виртуозность! Прямо чемпион карточных манипуляций.
Он снова наливает себе вина, поворачивается к вязальщице и говорит ей:
– Занятный малый, а? Что о нем думаешь, Альда?
Мамаша Альда только этого и ждала, чтобы перестать стучать спицами.
Она поднимает голову и смотрит на меня.
У нее очень специфическая манера смотреть на своих сограждан.
Она пялится на меня, как на японскую гравюру. Когда она закончит осмотр, то сможет сказать, сколько волосков у меня на подбородке, сколько в ушах и в ноздрях.
Наконец она качает головой.
– Чегт! – говорит она. – Об этом чьеловеке трудно что-то сказать. Nйеофе! Может, он честный, может, ойеофе...
Судя по осторожности милой дамы, среди ее предков были нормандцы.
Надо думать, что знающий ее Анджелино истолковывает этот ответ как благоприятный для меня, потому что прищуривает глаза и некоторое время молча тасует карты.
– Дай еще один стакан, Альда, – говорит он, не глядя на меня.
Старая шлюха суетится и наливает мне щедрую порцию кьянти.
Я благодарю ее улыбкой, которая смягчила бы и полк монголов, потом спешу отхлебнуть из стакана. Красное винцо кислое и крепкое. Даже глотатель факелов скривился бы от него, но поскольку я владею искусством притворства, то изображаю мимикой экстаз.
Анджелино смотрит, как я поглощаю его пойло.
– Видите ли, комиссар, – говорит он наконец, – одни люди приносят счастье, другие несчастье. Если бы меня надо было определить в одну из этих категорий, я бы обязательно попал во вторую. Я заметил, что, как по волшебству, любой, кто меня предает, умирает насильственной смертью...
Я улыбаюсь:
– Какого калибра ваша волшебная палочка?
Он пожимает плечами:
– Я не раб привычек. Я храню верность только кьянти и моей жене (и показывает на матрону), а в выборе всего остального – рубашек, револьверов и любовниц – я достаточно эклектичен...
Этот мужик – неординарная личность. За все время работы в Службе я никогда не оказывался рядом с гангстером такого масштаба. Большой босс был прав: Анджелино действительно необыкновенная фигура.
– Мне кажется, мы хорошо поладим, – говорю я.
– Почему бы нет? – шепчет он. – Только огонь и вода никогда не могут поладить... – Он зовет: – Рюти, Мэллокс!
Являются две шестерки. У Заячьего Взгляда недовольный вид. Я понимаю, что это Рюти. Второй – явный америкашка. Естественно, и фамилия у него американская. Он наверняка был зачат от фермера, всю жизнь выращивавшего тыквы; это заметно по его лицу, выразительному, как экран кинотеатра во время отключения электричества. Он жует жвачку, чтобы быть совсем образцовым гангстером, и выглядит как малый, отнесший свои мозги в камеру хранения и забывший шифр.
