Золотистые искры мелькнули перед глазами. Его очки – он низко наклонился, заглянул ей в лицо.
– Возможно, вы еще не вспомнили всего, но я уверен, мы справимся с этим вместе – разбудим дремлющую часть вашего сознания.
Она отодвинулась от него, кровать заскрипела. Прижимая мел к доске, она начала писать, боязливо косясь в его сторону. Скрип, скрип. Вот какой теперь у нее голос: резкие, пронзительные нечленораздельные звуки.
Где был пожар?
Брови доктора Шеферда поползли вверх.
– Вы не помните пожар? Свои ранения?
В мозгу роились смутные образы. Она вспомнила, как боль тысячами насекомых впилась ей в спину. Отрывочные воспоминания: какие-то медсестры, сиделки, запахи лекарств. Все это было слишком давно – чтобы добраться и увидеть все четко, ей придется разматывать множество слоев, один за другим.
Положив руку ей на плечо, доктор Шеферд вынул мел из ее пальцев. На миг ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Но тут же стало ясно, что дело не в этом: он показывал ей блестящую, пятнистую кожу на ее же запястье. Бережно он засучил длинный рукав ее ночной сорочки. Вокруг локтя кожа была изрыта розовыми пятнами, бесформенными, сморщенными, как старый засохший плод. Шрамы от ожогов были страшно глубоки, им никогда не разгладиться. Да, теперь она поняла. Это ожоги. Почему до сих пор это не приходило ей в голову?
– А вот, – он протянул к ней руку, – фотография, сделанная несколько недель назад. Узнаете?
Она вспомнила вспышку и дым, которые каждую ночь взрывались у нее в голове. Но, когда доктор положил снимок ей на колени, она увидела перед собой чужое, незнакомое лицо. Женщина – во всяком случае, полосатое платье и платок, повязанный на шее, позволяли предположить, что это женщина. Но волосы ее неровно острижены и пучками торчат на испещренном пятнами черепе. Щеки обтянуты бугристой, потемневшей кожей. Один глаз провалился и ушел под нижнее веко.
Внизу она прочла свое имя.
Элизабет Бейнбридж. Задержана по подозрению в поджоге.
Бридж, 1865
Элси вздрогнула от стука в дверь и ошеломленно огляделась. Пасмурная серость дня незаметно сгустилась в угольно-черный осенний вечер. В камине догорал огонь. На туалетном столике мерцала единственная свеча, окутанная погребальным саваном из наплывов воска. Постепенно пришло осознание: она застряла в глуши – а Руперт мертв.
Стук повторился. Схватив кружевные перчатки, Элси поспешно их натянула.
– Войдите, – хрипло крикнула она. В пересохшем рту был омерзительный привкус. Сколько же она спала?
Дверь со скрипом открылась. Звякая фаянсом о металл, в проеме появилась невысокая молодая женщина лет восемнадцати, с подносом. Она переступила порог и вошла.
– Мэм, – она поставила поднос на туалетный столик, повернула рычажок на газовой лампе и зажгла ее, поднеся свечу.
Элси хотелось протереть глаза. Наверное, ей просто мерещится – или это и в самом деле ее горничная? Перепачканная, будто только что от плиты, на грубом переднике полоски сажи. Лицо не назвать совсем уж неинтересным – у девушки были длинные ресницы, а пухлые розовые губы даже могли бы показаться милыми, не будь они дерзко искривлены. Чепца на ней не было. Темные волосы были разделены на строгий прямой пробор и скручены на затылке узлом.
И подобные существа считаются в этих краях горничными? Догадайся Элси об этом раньше, она могла бы не переживать из-за собственной наружности.
– Мэм, – повторила девушка и, спохватившись, запоздало присела в реверансе. Поднос задребезжал. – Мистер Ливингстон сказал, что вы, наверное, проголодались.
– Ах, – Элси было сложно с этим согласиться: сочетание запахов, идущих от подноса, казалось ей в равной мере аппетитным и тошнотворным. – Да. Очень любезно с его стороны. Оставь поднос.
Она откинулась на подушку.
Девица подошла ближе. Ничего похожего на изящную походку вышколенной лондонской прислуги. От ее тяжелых шагов молочник подскакивал, а из тарелки выплеснулся суп. С размаху опустив поднос Элси на колени, она отошла и присела в очередном реверансе.
Элси не знала, смеяться ей или чувствовать себя оскорбленной. Девица была совершенно неотесанной.
