Три разных свидетельских показания, как счастливо найденные части мозаики, составляли цельную, почти законченную картину. Машины с зерном приходили в Соколовку поздним утром, пробыли почти до обеда. Ребятишки часом-двумя позднее видели драку на проселке, которая вполне могла оказаться исходом денежной ссоры, начавшейся ранее. Наконец, после всего этого путеобходчица обнаруживает кровь ва железнодорожном пути. Ее показание полностью подтверждает детали ребячьего рассказа.
Все эти сведения проверялись самым надежным образом. Ребята-школьники, приехав с Суетиным на пустырь, не знали, что до них на железной дороге уже побывал Моисеенко с Дмитриевой.
Но Золотов, показывая место, где поднял сапог, и не подозревал, в какое трудное положение ставит Суетина. Его дополнение к сложившейся схеме было самой важной чертой в трагическом колорите картины, а его утверждение о времени находки беспощадно разрушало все.
Да, все. Ибо в любом следствии вещественное доказательство весомее разговоров.
Но останавливаться было нельзя: все, что могло относиться к драке, требовало самой тщательной проверки.
И Суетин, просидев час в одном доме, шел в другой…
Он узнал постепенно, что торговать зерном в Соколовку приезжали почти каждую осень.
Видимо, это и лишало людей уверенности в их заявлениях, когда речь заходила о времени.
И все-таки одна из домохозяек призналась Суетину, что прошлой осенью тоже стала невольной свидетельницей ссоры из-за каких-то денег. И хоть ссора эта происходила также возле машины, она не решилась выступить с возражением женщине, рассказавшей в клубе о торговцах зерном.
— Которые ссорились, тех я никогда не видела, а шофера примечала и раньше, — объяснила она. — Не приезжий он, а местный. Только — не соколовский. И машина была вовсе без зерна, порожняя совсем…
— Вы могли бы узнать шофера?
— А как же! Я и нынешней весной видела его. Приезжал… Татарин, — добавила она.
И опять, как с самого начала во всем этом деле, Суетин занялся сопоставлением мелочей. Женщина в клубе утверждала, что ссорился не русский, а цыган. Может, она ошиблась?
Закончив обход, Дмитрий Николаевич заглянул к начальнику торфоучастка Румянцеву.
Выслушав его, тот воодушевился:
— Дмитрий Николаевич, ты радуйся: шофера мы найдем! Здесь ездят только наши, ольховские, да из Красного. Не тысячи же их, Тем более — татар. Сейчас я тебе выложу на стол все гаражи. Понимаешь, приходится на заметке держать: нет-нет да и согрешат с торфом, утянут машину, другую… — Он рылся в своем столе и объяснял: — Я еще ни разу милицию не тревожил: собственным следствием обхожусь и… штрафую, конечно, по закону. Вот!..
В бумагах Румянцева разобраться мог только он сам, Рядом с номерами машин кое-где стояли фамилии, какие-то числа и пометки, выписанные кружевным бисером. Повсюду краснели, синели и чернели жирные вопросы, восклицательные знаки и простые галочки, нарисованные разноцветными карандашами. Через некоторое время хозяин все-таки извлек из своей памяти фамилии заведующих гаражами и многих шоферов.
Рассказав обо всем Моисеенко, Суетин предложил:
— Гаражей тут пять, — постучал он карандашом по листу. — Я беру три ближних, ты — два подальше. Всех, вплоть до механиков, проверим. Чтобы никакого сомнения. Понял? Моисеенко согласно кивнул:
— Значит, прямо с утра.
Суетину повезло. К полудню в Красном он нашел шофера-татарина, после некоторого запирательства сознавшегося, что прошлой осенью тот вез из Ольховки трех пьяных пассажиров. В Соколовке они купили водки и, опорожнив две бутылки на поляне около старого торфяника, рассорились и подрались. Потом, по его словам, помирились и поехали в Красное. Одного из них, ольховского, шофер назвал по имени, добавив, что он тоже татарин.
Суетин, задержав шофера до уточнения обстоятельств, связался по телефону с Моисеенко.
Но прежде чем успел сообщить ему новость, услышал от него, что тот выявил в Ольховке пять драк.
— И все прошлой осенью, — добавил Моисеенко.
— Чудеса!
— Никаких. Приезжай.
— Куда я дену шофера?
— Вызови дежурного, пусть заберет в горотдел до нашего возвращения, — посоветовал Моисеенко.
