Без права на поражение [сборник] - страница 122

— Ждать буду.

…Если присмотреться внимательнее к жизни, в ней нетрудно заметить разумный порядок.

Всюду и во всем.

Например, птицы. Самые разные бывают они по своему характеру. У одних сила, у других сноровка, у третьих ум. И потому что они разные, они и уживаются друг возле друга: у которой ума не хватает, так она берет силой, а у которой силы нет, так сноровка выручит. И еще есть у каждой птицы свое назначение, которого и сама-то она не осознает.

Скажем, дятел. Нарядная птица и летает проворно, не так-то просто взять его. Мог бы и в небо взлететь, может, не ниже орла. Но он все время трудится в лесу: и долбит, и долбит, и долбит своим долотом-носом по стволам столетних деревьев, выбирая всякую зловредную шпану. Лесной фельдшер!

Так и умирает на работе. Знающие люди говорят: от сотрясения мозга. Поэтому и живет на свете мало: профессиональная болезнь сводит в могилу…

А ведь у дятла-то положение дворянское: начальства нет, приказывать некому, мог бы и на ветке позагорать недельку-другую. Так нет! Трудится…

Вот и уполномоченные уголовного розыска милиции. Всю жизнь убирают из жизни всякую нечисть. А ведь она прячется, да иной раз так ловко, что сразу-то и не возьмешь.

Олег Владимирович понимал всю трудность создавшегося положения. Рассудительный по характеру, он допускал, что преступление может остаться нераскрытым, так как не вызывала сомнения квалификация преступника, человека определенно приезжего и предусмотрительного.

Но примириться с этим не мог.

Он еще не знал, какое отношение имеют к краже и мартьяновский ботинок, и газовый платок Маруси Банниковой, и сапоги ее гостя, заехавшего в Нижние Серги на два дня. Но эти вещи не по его воле становились в прямую связь с преступлением. Поэтому их нужно было объяснить и для следствия, и для себя, пусть даже окажется, что к преступлению они не имеют отношения.

…Уже пошел второй час ночи, когда Чернов услышал в коридоре шаги.

Через минуту в кабинет вошел Алферов с Марусей Банниковой.

— Вот та барышня, с которой вы хотели познакомиться, Олег Владимирович, — сказал Алферов. — Еле уговорил зайти к вам: отказывалась. Да и сомневалась, ждете ли в такое время.

— Присаживайтесь, — предложил ей Чернов.

Маруся Банникова была когда-то красивой, это угадывалось и сейчас по ее тонко очерченному лицу, по напряженному излому бровей, из-под которых смотрели внимательные глаза. Но смуглую кожу на лбу и шее уже тронули едва приметные морщинки, да и в глубоких темных глазах проглядывала усталость.

— Поздно вы назначаете встречи, — сказала она равнодушно.

— Что поделаешь! — сказал он так, как будто принял ее слова за сочувствие. — Хотел встретиться с вами раньше, да не сумел.

— Я зачем-то нужна? — спросила она, глядя ему в глаза. — Вы что-то хотите узнать?

Он не увидел в ее взгляде ни робости, ни беспокойства, а только любопытство.

— Вы угадали. Я хотел спросить, откуда у вас этот красивый платок?

Наверное, оттого, что говорил он благожелательно, она рассмеялась.

— И для этого меня нужно было приглашать сюда?! Вы — серьезно?

— Вполне, — не захотел он заметить ее настроения. — Вы понимаете, что находитесь не на свидании?

— Да, понимаю. — Она отвела на мгновение свой взгляд, а потом ответила вполне серьезно: — Платок мне подарен.

— Кем?

— Знакомым мужчиной.

— Давно?

— В минувшее воскресенье.

Олег Владимирович намеренно задавал короткие вопросы, вынуждая ее отвечать так же. И видел, как на ее смуглом лице начинал разгораться недобрый румянец.

— И не секрет: чей это подарок?

— Подарок хорошего человека, который, к счастью, уже далеко отсюда.

— Почему «к счастью»?

— Потому, что ему никто не может назначить такую встречу, как мне.

Чернов рассмеялся, поднялся из-за стола, почувствовал, как занемели ноги, и прошелся по кабинету.

— Сердитесь на меня, значит?..

Заметив, что Алферов подремывает на стуле, специально пересев в угол, Олег Владимирович подошел к нему и сказал негромко, чтобы тот не вздрогнул:

— Идите домой, Василий Васильевич.

— Все равно уж, — махнул тот рукой. — Да и она, — кивнул в сторону Маруси, — забоится одна-то домой.

— Идите, Василий Васильевич, — вдруг попросила она сама, повернувшись к нему. — Я никого не боюсь.