Как иногда бывает в Приуралье, мороз неожиданно отступил, небо посерело, принялось осыпать темные деревянные дома города пушистыми хлопьями снега. Белокрылов спустился на Сенной базар, купил у краснощекой торговки кусок дегтярного мыла и мочалку.
В бане и около нее толпился народ. Валентин занял очередь в парное отделение и зашел в парикмахерскую. Длинный цирюльник с хитрой усмешкой посматривал на странного клиента, а когда закончил работу и спрыснул Белокрылова какой-то душистой жидкостью, то ехидненько спросил:
— В коммунисты решили податься, святой отец?
— Пора, уважаемый, и вам могу посоветовать, не прогадаете! — Валентин озорно подмигнул ловкому брадобрею.
Битый час потом пришлось выстаивать в очереди, но зато в парилке он отвел душу. Помылся и попарился — на славу, одолжив у какого-то старичка березовый с дубовой и пихтовой ветками веник. Чистое белье надевал разомлевшим и умиротворенным, даже вроде бы и на сердце стало светлее и легче. Хорошо бы Гирышу купить какой-нибудь новогодний подарок, порадовать парнишку. Успеть бы на базар, пока там не закончилась торговля.
Около круглого дощатого цирка Белокрылов купил подходящие для подростка подшитые валенки, а на рынке подобрал по их размеру деревянные коньки-колодки с железными полозьями и сыромятными ремнями.
Гирыш никогда не катался на коньках, сначала пришлось научить его привязывать колодки к валенкам, а потом показать приемы скольжения. Парнишка часто падал, вставал и снова растягивался на утрамбованный снег около конюшни. Смех и горе с ним!
Незаметно приблизился условный час — пора идти на свидание с Машей. Но прежде необходимо еще оставить у дежурного записку Горбунову.
С Машей у них была договоренность встретиться на плотине заводского пруда у памятника Дерябину. Туда он и пришел первым, стал ждать.
Машу Валентин увидел еще издали. Среди других пешеходов она выделялась белой меховой шапочкой, такого же цвета воротником, муфтой и валенками.
«Узнает она меня или нет? — подумал Белокрылов. — От прежнего Иеронима ни во мне, ни на мне ничего не осталось».
На нем сейчас была ладно пригнанная добротная шинель под новым ремнем, теплая серая шапка и сапоги, начищенные до блеска. Бороду он сбрил полностью, а вот усы — маленькие, коротко подстриженные — оставил.
Но Маша узнала его сразу. Еще не доходя нескольких шагов, она улыбнулась и приветливо помахала рукой.
— Здравствуйте, Валентин Иванович!
— Здравствуйте, Мария Егоровна…
— Вы снова забыли свое обещание.
Белокрылов хотел спросить: «Какое обещание?» Но вспомнив, что дал слово называть ее просто Машей, виновато посмотрел на девушку.
— Пойдемте куда-нибудь, Маша, — предложил он.
— Пойдемте.
Валентин не решился взять ее под руку. Не сговариваясь, они направились в сторону заречных улиц, где было малолюдно и тихо. Падал редкий снежок. Валентин пытался сосредоточиться на чем-нибудь определенном И не мог, не мог начать разговора. Думалось о многом хорошем, которое переполняло его сейчас, и все же нужные слова не находились. Маша тоже молчала. Они шли рядом, изредка несмело поглядывая друг на друга, все замедляя и замедляя шаг.
Улица, по которой они брели, была пустынной. На углу узкого переулка остановились.
— Вы не замерзли, Маша?
— Что вы! Я одета очень тепло, а вот вы — в тонких перчатках руки, наверное, закоченели. Так?
— Ничуть. Мне очень тепло.
— Не верю, Валентин Иванович. Снимите перчатку, дайте проверить. Ну, конечно, ледышки!.. Прячьте в муфту, места хватит, в ней действительно тепло.
Валентин охотно подчинился. В пушистой мягкой муфте пальцы горячих и холодных рук переплелись, а через некоторое время трудно было понять, чьи горячее.
Смеркалось. В домах уже зажглись лампы. Первой пришла в себя Маша. Осторожно высвободив пальцы, она сказала мягко, но убедительно:
— Пора по домам, Валентин, уже поздно. Да и мама, наверное, волнуется.
Обратно почти всю дорогу они не шли, а бежали. Остановились только, когда миновали вешняки[2]. Обоим не хотелось прощаться.
— Пойдем, Маша, через Летний сад, тут есть тропинка-прямушка. Путь короче да и выйдем ближе к вашему дому.
