— Я готов! — не раздумывая ответил Сеня и, размахнувшись, бросил в темноту пустую банку.
Притихшая молодежь оживилась. В Семину засаленную кепку каждый положил свой приметный камешек, а маленький Рома должен был вытащить и отгадать чей. Запустив руку, он вытащил длинный, похожий на рыбу камень и показал на Ивана-Щуку. Все засмеялись — он угадал, камень был Ивана. Более подходящего ходока подобрать было трудно. Иван знал все озера и отлично ориентировался в тундре.
— Я, так я, — охотно согласился Иван. — Пойдем, Сема, спозаранку. Припаси «неприкосновенного» денька на три, да прихвати ружье с патронами. Авось да небось, что-либо повстречается.
— Если раньше нас к устью Юр-Яги сплавитесь, то под столбом в банке записку оставьте. На Лае должны обязательно встретиться, — сказал Птахову Сема.
— Ну а теперь, ребята, спать, — скомандовал Марк и, завернувшись в совик[22], надетый поверх малицы, полез в узкий проход большой и просторной палатки. Он был самым старым в отряде и всех называл ребятами.
Костер опустел. Сидя на еловых лапах и подперев руками голову, дремал дежурный. Сема докурил папироску, бросил окурок в огонь и залез в спальный мешок.
Рядом с Птаховым на кровати лежала открытая полевая сумка. Из нее, поблескивая в тусклом отсвете костра, торчала серебряная обертка шоколада. Сема отвернулся от ее неприятного блеска, шумно зевнул и вскоре крепко заснул.
* * *
Ветер быстро гнал на юг тяжелые, низкие, мрачные облака. В безжизненной побурелой лесотундре вихрем крутились столбы мелкого, как туман, дождя. На высоком правом берегу реки Лаи, в устье Юр-Яги, был врыт массивный деревянный столб — астрономический пункт. Столб поблескивал неживой белизной. Около него раздувалась от ветра с почерневшим от дождя пологом палатка. Голо, ветрено, неуютно было на высоком косогоре, но астрономам нужны далекие горизонты и огромный чистый звездный купол небесного свода.
По другую сторону Юр-Яги, где скопились груды необкатанной щебенки из пермских красно-бурых песчаников[23], стояла маленькая лодка. Неподалеку от нее на отлогом склоне белел тоненький столбик с надетой на вершинку консервной банкой. Это означало — почты нет. Большинство «экспедиторов», наверное, сплыли на Печору, а многие дожидались парохода в Архангельск уже в Куе.
В лодке, положив на колени рулевое весло, сидел Иван-Щука и беспокойно свертывал под дождем одну за другой цигарки. Он ерзал на корме маленького суденышка, без конца чиркал спичками, осматривался кругом, временами отплывал на середину реки и вновь возвращался.
А на берегу, по скользкой от дождя щебенке, в стоптанных дырявых сапогах широкими шагами полевого работника ходила старший географ экспедиции Муся. Ее сосредоточенный взгляд, руки стиснутые на груди на ремнях полевой — сумки, резкие и порывистые движения выдавали тревогу. Иногда она останавливалась, всматривалась в серую беспросветную даль, прислушивалась и снова начинала ходить.
«Как непонятно все это! — думала Муся, — ведь прошло уже два дня, как все отряды с разных притоков соединились на Лае и дружно сплавились вниз. С тех пор как Сема расстался с Иваном-Щукой, прошло восемь дней, но Семы все не было. Где он мог пропадать?»
Сема мог прийти или приехать на оленях из тундры только к устью Юр-Яги. Иного пути ему не было. Муся терялась в догадках. В глубине души она не раз возмущалась поведением молодого географа. Физическая — сила, упрямство и задор молодости в нем были сильнее рассудка. Сжигавшее его желание побольше увидеть и быстрее «покорять пространство и время», так увлекало Сему, что он порой забывал, что надо давать отдых себе, своим молодым рабочим и старому проводнику. Муся чувствовала, с Семой случилось что-то недоброе. Глубокое чувство товарищества, которое рождается у полевиков во время дружной работы, когда каждый чувствует сердцем и локтем товарища, особенно на необжитой и малонаселенной территории, подсказало ей — надо ждать. И она осталась ждать в покинутом всеми устье Юр-Яги.
Муся ждала два дня, но времени терять было нельзя, и на третий день она решила идти на поиски. Она знала, что может отстать от товарищей и опоздать на последний пароход, знала, что трудовое полярное лето давно кончилось, помнила что дома, в Москве, ее ждали папа и мама, а на базе в Захар-Ване беспокоился муж. Но в трудных бездорожных условиях у полевых работников установился золотой обычай — отставших ждать до последней минуты. И если не возвращался хотя бы один, товарищи пускались на поиски.
