Рукопожатие — и я уже свободен. Начальник мой мне понравился: немногословен, деловит. Врач с Гаити, он, подобно многим своим соотечественникам, предпочитает жить за границей. Там режим диктатуры.
В аэропорту, и в самом деле, царил порядок. Из транспортных самолетов высаживались солдаты. Огромные машины напоминали китов, рождающих черных детей в стальных касках, которые сразу же после рождения знали, что им делать. Отель состоял из двух десятков бунгало, расположенных в виде подковы за рестораном в большом саду. В такое бунгало и поместили меня. Соседями оказались два врача, также ожидавшие отъезда в глубинные районы. Они сообщили, что пароход с джипами из Леопольдвиля уже две недели находится в пути, но до сих пор нет разрешения на въезд от властей Восточной провинции, поэтому он застрял в Кокийавиле. Еще одно доказательство напряженных отношений между правительством в Леопольдвиле и правительством Гизенги в Стэнливиле.
В ресторане мы очень выделялись: как только начали прибывать солдаты, большинство европейцев покинули Город. Солдаты сидели в обеденном зале, не снимая оружия. Многие не сняли даже касок. На нас они смотрели с нескрываемым неодобрением, но держались вполне корректно, если не считать нескольких сильно подвыпивших вояк, которые бросали на нас злобные взгляды и выкрикивали непонятные, но явно враждебные слова. Один даже подошел, очевидно, с недобрыми намерениями. Но я отчетливо произнес «монганга» — «врач». Тогда лейтенант отвел парня в сторону и растолковал ему что к чему.
С солдатами были шутки плохи. В Стэнливиле находилось слишком много войск для города, в котором было все в порядке, как уверял мой шеф. Каждый день прибывали новые части, они несколько дней столовались в отеле «Сабена», а затем отправлялись дальше. Армия эта состояла из одних унтер-офицеров: каждый второй — ефрейтор, каждый третий — сержант. Тогда я еще не понимал, в чем тут дело, и только спустя некоторое время узнал, что это результат африканизации армии, вокруг которой велось столько споров. Раньше офицеров-конголезцев не было вообще. Генерал Янсене[14], следуя генеральной линии колониализма, — никаких специалистов из местного населения! — до последнего момента возражал против создания офицерской школы для конголезцев. В 1959 году колониальным властям пришлось пойти на уступки. Однако какая насмешка! Из тысячи абитуриентов Янсене допустил к приемным экзаменам только девятнадцать. Солдаты и унтер-офицеры, естественно, ненавидели бельгийских офицеров, особенно Янсенса, и после провозглашения независимости «форс публик» прежде всего потребовали немедленного повышения военнослужащих в воинских званиях по всей иерархической лестнице. В результате все унтер-офицеры были произведены в офицеры, например сержант Лундула стал командующим армией, а штаб-сержант Мобуту[15], служивший в штабе Янсенса, — полковником и начальником штаба армии. Ёсе сверхсрочники были произведены в унтер-офицеры.
Стэнливиль напоминал военный лагерь. Здесь находилась «голубая армия» ООН, соблюдавшая строжайший нейтралитет, которая должна была помешать столкновениям между обеими группами конголезцев. На одной стороне были третий армейский корпус под командованием генерала Лундулы, большая часть которого еще хранила верность Гизенге, жандармерия и полиция (ее начальником был товарищ Лумумбы Фатаки); на другой — войска леопольдвильского правительства, которые в целях совместного наступления против Чомбе устремились в Стэнливиль. Солдаты, прибывшие из Леопольдвиля, должны были проследовать дальше, в гарнизонный город Кинду в верховьях Конго, в пятистах километрах к югу от Стэнливиля, но транспорты где-то застряли. Третье наступление против Чомбе, казалось, завязло в песках, а позднее захлебнулось в ливнях. Поэтому в Стэнливиле с каждым днем становилось все больше солдат. Бар и бистро были переполнены, «вольные» девицы не могли пожаловаться на отсутствие клиентов, точно так же как и врачи, — в этом меня заверили польские коллеги из конголезской больницы. Каждый день между двумя группировками происходили стычки, и, разумеется, не было недостатка в жертвах. Плоды перестрелок — здесь солдаты всегда ходили с оружием — мои коллеги обрабатывали на операционном столе. А войска ООН, конечно, не вмешивались в эти междоусобные побоища, они занимались мирной деятельностью: торговали виски и сигаретами. На одном из оживленных перекрестков Стэнливиля стояла, как памятник, безучастная ко всему, одинокая полевая пушка времен первой мировой войны. Когда-то она служила угнетателям, а теперь напоминала об эпохе колониализма и словно хотела сказать: эти стычки мне на руку.
