Прошел я в комнату соседей, измерил форточки.
— Это зачем?
— Вдруг очковая кража...
— Чего?
— Да через форточку!
— Как же они забрались? Второй этаж!
— Машины есть специальные, провода чинят. Договорились с шофером, подогнали машину.
— Я-то дура, форточку держу открытой. Ну а машину найдете?
— Куда она денется. Все машины проверим.
— Вот это солидно! А то говорят: нет следов, нет следов, сама сумку потеряла... Как же я ее потеряю, ежели в ней бутылки были!
— Какие бутылки?
— Пустые, сдавать собиралась.
— Бутылки с этикетками?
— А как же. Из-под «Столичной»... ну, разные там были.
— Вот вы садитесь и запишите, из-под чего бутылки. Вспоминайте.
— А для чего вам?
— По бутылкам найдем.
— Так ведь многие сдают. Нынешний народ — сплошь алкоголики.
— Мы при помощи электронной машины подсчитаем. Техника.
— Ну, техника — другое дело. Так бы сразу... Эй, куда же вы?
— К соседям. Может, кто чего заметил. И учтите, ваш дом теперь под наблюдением. Охрану выставим.
— Это хорошо. Соседи — жулики. Им особенно не верьте. Смотрите, ежели меня, старуху, обманете. Я тут с одной в очереди за молоком стояла — она в исполкоме работает. Я живо управу найду.
— До свиданья, Нина Петровна.
— Заходите, заходите.
За дверью щелкают два замка. Уф...
* * *
Вечером я сидел дома и читал книгу французского автора про частную жизнь королевы Антуанетты. Недавно откопал у знакомого букиниста, издания 1889 года, Санкт-Петербург. Проигрыватель крутил Баха, а на коленях у меня в такт музыке урчал кот Котяра, с французской фамилией Профурсет. Котяру я получил маленьким котенком из хорошей семьи, и мамаша его, как утверждали хозяева, была благородных кровей. Однако, видимо, хозяева не уследили, и мамашу совратил на помойке обыкновенный дворовый хулиган, серый в полосочку. Котяра унаследовал от родителя «мусорную» масть и склочный характер, но я старался воспитывать кота в духе его далеких заграничных предков.
Старинные арии и соло полуаристократического Профурсета вполне гармонировали с классическим великосветским детективом: делом о похищении бриллиантового ожерелья. Красиво люди жили! Знали, что красть. На мелочи не разменивались.
Я всегда нервничаю, когда слышу стук в дверь. Стучать может только моя соседка.
— Вадим Емельяныч, чайник ставили?
Забыл, ей-Богу, забыл. Выскакиваю на кухню — чайник плюётся, на плите лужа.
— Спасибо, Клавдия Матвеевна!
— За спасибо мне плиту мыть! Надоело за вами убирать.
И так всю жизнь. Крутой переход от романтических историй к коммунальным дрязгам. Се ля ви!
— Не беспокойтесь, я сам вытру.
— Сколько раз я повторяла, что когда вы запираетесь и пьянствуете в одиночку, то хоть на плите ничего не оставляйте. Вот и позавчера у вас кофе сбежало.
Из-за того, что я возвращаюсь домой в разное время, Клавдия Матвеевна считает меня личностью без определенных занятий. Она никогда не видела меня пьяным, но именно это и возбуждает ее подозрения. О своей работе я ей никогда не рассказывал, потому что убежден, что демонстрация моей красной книжечки ничего не изменит. Как известно, нет пророка в своем отечестве. И потом, это бы выглядело капитуляцией. А я воспринимаю стычки на кухне как ежедневный тренаж для воспитания спокойствия и выдержки. Иногда я все же срываюсь и задаю (как сейчас) риторический вопрос:
— Уважаемая Клавдия Матвеевна! Почему вы уверены, что я пьянствую?
— А что же вам еще по вечерам делать? Вы хитрый жук и баб к себе домой не водите. Знаете, что я их в шею вытолкаю. Телевизора у вас нет. Вот вы дверь запираете и крутите разные джазы, чтоб я ничего не слышала.
— Это не джаз, это Бах.
— Вот именно, бах — и бутылки нет.
— Клавдия Матвеевна, дверь я запираю, чтоб Котяра по кухне не бегал.
— Ну да, а как меня нет — вы его и выпускаете. Сегодня он кусок моего азу сожрал.
— Я же пришел позже вас...
— Ничего не знаю, азу лежало на столе, теперь куска не хватает. Вот видите, клочок шерсти. Как он попал на мой стол? Ясно, тут побывал ваш кот.
В ней погибает прирожденный криминалист; и вообще, спорить с ней бесполезно.
— Мясо я вам отдам.
— Мне чужого не надо. У меня пенсия. Пусть мое не тащат.
