Господи, когда же я все-таки умер?
* * *
В тот день солнце сверкало так ярко, что болели глаза. Асфальт, как зеркало, отражал солнечные лучи с удвоенной силой. В темном поношенном пальто я брел на работу. Половину ночи я провел у Наташи, а вторую половину шлялся по городу. На рассвете я остановился на Каменном мосту, сплюнул в воду и стал смотреть, как занимается день. В семь часов утра я вздремнул на скамейке Гоголевского бульвара. Сейчас солнце уже припекало, но меня знобило. Мне надо было решать, как жить дальше. Обычно в подобных случаях люди оттягивают решение, размышляют неделями, месяцами, советуются с друзьями и, как правило, поступают вопреки полученным советам. Им просто нужен повод поговорить о своих проблемах. Кажется, человек находится на перепутье, а на самом деле все давно решено. И эта отсрочка, разговоры с друзьями, выслушивание чужих мнений — все это просто толчея воды в ступе. Просто человек должен внутренне подготовить себя к четкому «да» или «нет».
Солнце слепило до боли в глазах. Мне казалось, что я еще не принял решения, но я предчувствовал, я подозревал, что с Наташей у меня все кончено. Может быть, сказывалась привычка выбирать разумные варианты, вовремя останавливаться? Действительно, зачем в моем возрасте резко менять жизнь? И дело не в том, что я не получу обещанной мне новой квартиры, что меня будут разбирать на работе, упрекать в моральном разложении, что меня даже могут уволить — нет, не это удерживало меня... А может быть, именно это? Нет, не думаю. Просто мне было страшно отказаться от того Сергеева, которым я уже стал. Я полностью израсходовал свои жизненные силы. Я хотел беречь свое здоровье и как-то дожить эту жизнь.
В темном потертом пальто я шел к себе на службу, шел, как тысячу раз в своей жизни. Потом я полдня провел в своем кабинете — читал бумаги, сортировал бумаги, подписывал бумаги. И время от времени меня начинало знобить, как утром на скамейке Гоголевского бульвара. После обеда зашел мой юный приятель Редькин и спросил: «Ты готов?» Тут я вспомнил, что на сегодняшнем заседании коллегии управления он, Редькин, должен представить новый проект, а мне было поручено изучить эти предложения и доложить свое мнение.
Я изучил проект — он полностью взрывал нашу сегодняшнюю практику. И если признать правоту Редькина, то требовалось перестроить всю нашу работу в течение ближайших двух лет. Но проект был отличный, я Редькину об этом сразу так и сказал и обещал ему, что в любом случае буду на его стороне.
Заседание началось. Начальник управления восседал на своем обычном месте и морщился, потому что гладкое покрытие стола отражало солнечные лучи прямо ему в лицо. Секретарша Верочка точила карандаши. Она сидела, положив ногу на ногу, и эти ноги в белых чулках тоже отражали солнечные лучи. Мы обменялись с Верочкой заговорщицкими взглядами. Я знал, что она мне симпатизирует, я догадывался и о многом другом — о том, что может завязаться у нас с Верочкой, не нарушая спокойствия моей семейной жизни. Верочка еще раз улыбнулась мне. Я вспомнил сегодняшнее утро, пробуждение которого я наблюдал с Каменного моста, и потом отбросил все эти мысли и сосредоточился на докладе Редькина.
Редькин говорил взволнованно и, на мой взгляд, слишком быстро. Заместитель начальника управления Хренов его иногда перебивал, причем подавал свои реплики громко, властно, подчеркивая каждое слово, как будто произносил эти слова по слогам. Между Хреновым и Редькиным уже давно шла борьба в управлении. Я любил Редькина, он был молодым, еще не очень опытным, но с энергией атомного реактора. И откуда берутся такие ребята? Мне было ясно, что со временем он обгонит не только Хренова, но и меня. Мы же были как застоявшаяся вода. Кроме того, Редькин напоминал мне одновременно и Сашку Пахомова, и Ваську Лазутина, и Борьку Макарова. Как будто они все трое одновременно родились в лице этого темпераментного, остроумного, молодого инженера. Но, повторяю, к сожалению, Редькин не умел достаточно точно сделать доклад, он был слишком занят своими мыслями и как будто произносил монолог. Ему казалось, что многие вещи не нуждаются в подробном объяснении, и это мешало ему. И я чувствовал, что моя задача как содокладчика как раз и состояла в том, чтобы последовательно восстановить то, что Редькин пропустил как само собой разумеющееся. Я знал, что старый Хренов умело воспользуется всеми ошибками докладчика и что многие на коллегии поддержат Хренова.
