– Перестаньте качаться и перевернитесь на спину, прооперированный! Да, вы – с фурункулом! – приказал незнакомый женский голос.
– Я не хочу, мне на животе привычней, – возразил я, не открывая глаз.
– Вас сам Рукосуев хочет осмотреть, – сообщил голос.
«Где-то я слышал эту фамилию – Рукосуев. Кажется, от Коновалова. Светило медицины, оперирует, даже когда на ногах не стоит».
В знак уважения к светилу хирургии я перевернулся на спину и открыл глаза. В мою руку была аккуратно вставлена иголка, через неё в вену втекала жидкость из прозрачного пластикового мешка.
«Коновалов бы в вену не попал», – подумал я и повернулся к медсестре:
– Это не вы, случаем, в меня иголку воткнули?
– Да, я прикреплена к вашей палате, делаю уколы, слежу, чтобы вдруг не… – Она осеклась и посмотрела на койку справа.
– И что, мрут? – спросил я.
– Я не хочу об этом сейчас, 777-й, – нахмурилась девушка.
– А когда? Может, когда все уснут? – я посмотрел на ровные ноги девушки в белых лакированных туфлях. – Кстати, почему 777-й?
– Вам Коновалов номер написал, видите? – и она показала пальчиком на тыльную сторону моей правой руки, где шариковой ручкой были выдавлены три семёрки.
– Алкоголик он, Коновалов этот, и учитель коноваловский тоже. Как его… Руковдуев, Вруковсуев? – проворчал я.
– Не Вруковсуев, а Рукосуев, он выдающийся хирург, оперирует, даже когда…
– Знаю – даже когда на ногах не стоит. Мне Коновалов рассказал, думал, не выживу. Но теперь этот факт станет достоянием широкой общественности. А почему он не стоит на ногах, у него что, церебральный паралич?
– Нет, просто он так устаёт, что… что не стоит на ногах, – сказала сестра, сдерживая улыбку.
– А вы тоже с ним?
– Что – тоже?
– Не стоите?
– Шутки у вас больные, – девушка застегнула верхнюю пуговицу халатика. – А вот и Рукосуев.
Я повернул голову в марле и увидел его, невысокого человека лет пятидесяти. Он подошел к койке:
– Вас Коновалов чуть не потерял.
– Как это? Я не иголка, чтобы меня терять!
– Это жаргон у нас такой. Если умирает оперируемый, то его после операции не находят живым, понимаете?
– Доходчиво объясняешь, зовут-то тебя как? – спросил я, пытаясь подсунуть Рукосуеву руку для пожатия.
– Люда, вы что ему с глюкозой вводите – люминал или фенобарбитал? – нахмурился тот.
– Что вы, Владимир Семёнович, только глюкозу!
Может, это он от боли неадекватный? Или с рождения….
– Выходит, Вовка ты, Вован. А я – Саня, давай знакомиться, – и я повторно выставил из-под одеяла правую руку с всунутой в неё иглой.
– Да, меня зовут Владимиром, Владимиром Семёновичем. Но руку я вам жать не буду. И не из брезгливости или неуважения, просто у вас игла из вены выпасть может.
Рукосуев проворно снял с моей головы небрежно накрученные Коноваловым бинты:
– Алкоголик, ничего по-человечески сделать не может.
– Это вы про Коновалова? – встрял я в беседу. – Мне тоже показалось, что он был неаккуратен – скальпель не простерилизовал, пытался тупым краем фурункул вскрыть. Как вы справедливо заметили, это удивительно, что он меня не потерял.
– Да замолчите же вы наконец, – раздражённо сказал Рукосуев и повернулся к сестре: – Завтра утром повторная операция. А сейчас уколы пенициллина, семь раз в день. – Он размашистым шагом пошёл к двери, за ним мелко засеменила Люда.
– Даже не попрощался, – недовольно проворчал я.
– Да они всегда так, никакого уважения к пациентам, – поддержал сосед по капельнице, полноватый мужчина с помятым временем лицом. – А ты где служил?
– Нигде, у меня в универе военная кафедра была, выдали офицерские корочки, и всё.
– Так ты жизни настоящей не видел! Вот я когда прапором, время было – золотой век. А тебе, выходит, и вспомнить нечего. Зарплату-то хоть хорошую платят?
– Гроши, но мне на кусок колбаски, хлебушка ломоть и стакан портвешка хватает.
– Не грусти, давай знакомиться, – сосед приветливо качнул капельницей. – Я Мудрецов Виктор, можно Витя. А ты, я слышал, Саша? Моего капитана тоже Сашей звали. Знаешь, как мы с ним на пару к дояркам в увольнительную ходили? На них как на перине, и молоко парное. А у тебя как с этим, Сань?
Жизнь пока не опускала меня на пахнущую молоком и навозом дородную женщину, и я честно признался:
