Берлинская жара - страница 38

— Можно подвергнуть его охранному аресту, — предположил Шольц. Согласно постановлению рейхсминистра внутренних дел Фрика, в стране действовал институт так называемых охранных арестов. Он предусматривал возможность задержания подозреваемого без юридических объяснений на неопределенное время с содержанием его либо в гестапо, либо в концентрационном лагере.

— Можно, — согласился Мюллер. — Но не раньше, чем через пару дней. Дайте ему понервничать. Вильдганс, ваша задача организовать наблюдение за Хартманом. Не отпускать его ни на шаг. Результаты должны быть на моем столе каждые два часа.

— Слушаюсь, группенфюрер. — Вильдганс вытянул худую шею. — Немедленно наши сотрудники займут позицию перед его домом.

— Если, конечно, он дома, — уточнил Мюллер.

Когда взмокший от напряжения Вильдганс покинул наконец кабинет, Мюллер взял со стола пепельницу, обошел стол, уселся напротив Шольца и закурил, жестом показав, что с дымом придется смириться. Помолчав, сказал:

— Не нравится мне этот Вильдганс.

— Почему? — удивился Шольц.

— У него глупое лицо, — хмуро пояснил Мюллер, смахнув с рукава упавший на него пепел. — И потом он слишком старается. Рвение — удел глупцов и карьеристов. Хороший профессионал работает незаметно.

— Чем же тогда обеспечить рост по службе?

— Уверенностью… уверенностью в том, что тебя оценят. — Мюллер загасил недокуренную сигарету и достал из пачки новую. — Ну, ладно, Кристи, оставим это. Что ты можешь сказать об этом Хартмане?

Задумчиво вытянув губы, Шольц помолчал несколько секунд и ответил:

— Живой. Общительный. Очень закрытый. Умеет слушать. Знаете, эдакий симпатяга, с которым хочется делиться личным. У него это хорошо получается. Умеет пошутить и вовремя заткнуться. Любит женщин. Выпивает, но аккуратно, без этой нашей фронтовой обреченности. У него хорошие связи с Испанией, что неудивительно, со Швецией и Португалией. Ни в чем особенно порочащем замечен не был. Что еще?.. Образованный. Обходительный. Его любят. Да, он всем нравится… О нем можно много говорить, но сказать, в сущности, нечего. Словом, идеальный объект для разработки. Нам бы такой не помешал. Можно сказать, что СД повезло.

— Ладно, если только СД, — буркнул Мюллер. — Пусть Ослин поднажмет с этой бабой. Сюргит, кажется? Сейчас это важно.

Нюх оперативника редко подводил Мюллера. Когда поздно ночью Хартман подъехал к своему дому, он обратил внимание на стоявший в темном переулке автомобиль. Понимая, что времени в обрез, Хартман в течение дня несколько раз пытался связаться с Гесслицем, но тот был вызван в пригород, где произошел налет на ювелирную лавку. Гесслиц, конечно, заподозрил неладное, но окно в кабинете Хартмана было приоткрыто, что означало — все в порядке. Где искать Оле, было неизвестно, скорее всего он приходил в себя на одной из явочных квартир. Тогда, помотавшись по вечерним улицам, чтобы проверить, нет ли за ним хвоста, Хартман помчался в Нойкельн, где в госпитале, неподалеку от церкви Святого Иоанна, трудилась сестрой милосердия Ханнелоре Цепфер, их русская радистка, знавшая его как Пауля Лампре. Чтобы явиться к ней ночью, во время дежурства, требовался повод исключительной важности. Хартман остановил проходившую мимо пожилую женщину и, представившись уезжающим на фронт доктором, попросил ее вызвать из госпиталя фройляйн Цепфер; ему, дескать, самому невозможно, поскольку об их отношениях никто не должен был знать. Старушка понимающе улыбнулась.

— Что? — испуганно спросила Ханнелоре, выскочив на улицу.

— Ничего, милая, — улыбнулся ей Хартман. — Пока еще ничего.

Он понимал, что сейчас ей вряд ли удастся уйти, не вызвав подозрений, но он хотел успеть сообщить о случившемся, и главное — о проверке его документов гестаповцами, до того, как за ним установят слежку или потащат на допрос.

Девушка внимательно выслушала его, то и дело нервно заправляя за уши рассыпающиеся волосы, и обещала связаться с Гесслицем, чтобы передать радиограмму сразу после окончания ночной смены.

— Пауль, что ты намереваешься делать? — взволнованно спросила она.

— Я об этом думаю, малышка, — подмигнул он ей. — Ничего не бойся.