Она не была уверена, что сумеет за это время выпросить у Шапошникова довольно денег, но очень хотела, чтобы так получилось.
В уборной, после спектакля, Федька уже ничего важного не говорила. Там было о чем потолковать – перемывали косточки молодым хористкам, которые со сцены делали знаки господам в партере.
Зная, что блистать тонкой талией сегодня уже не придется, Федька зашнуровалась кое-как и выскочила из уборной первая. Ей вовсе не хотелось, чтобы береговая стража пронюхала, что она не ночует дома. Поэтому из театра она решила сбежать не через черный ход, а более сложным способом – через ворота, которые служили для вноса и выноса декораций. Они, к счастью, были открыты, – близилась премьера «Ямщиков на подставе». И служители ночью, чтобы не мешать репетициям, готовили все необходимое – вносили и устанавливали деревянные сооружения, задники, мебель.
Для пущей надежности Федька решила не искать извозчика на Карусельной площади, а, не оказывая себя в свете фонарей, спуститься к Екатерининской канаве, перебежать ее по прочному льду, а там закоулками выйти на Садовую. И ничего, что придется брести по колено в снегу, – для такой беды есть подшитые кожей валенки. Это Дуня Петрова, добившись звания и жалованья дансерки, может ходить зимой в туфлях и разъезжать в экипажах, а фигурантка Бянкина и в валенках побегает – оно и для ног полезнее!
Может, другая не отважилась бы на такой подвиг, но Федька любила петербургские каналы, канавы и речки. Она знала, что они для нее безопасны.
В детстве ей пришлось года два жить в Москве, и она хорошо помнила свои ощущения, когда вернулась в столицу: несравнимо больше воздуха над Мойкой, Фонтанкой, даже Крюковым каналом, не говоря уж о Неве. Город был разрезан на части этими изогнутыми огромными коридорами, полными воздуха. Правда, не всегда он свеж, летом «благоухание» становилось иногда невозможным, особливо на Екатерининской канаве возле Сенной площади, – там какой только дряни в воду не кидали… Но зимой можно было дышать полной грудью и радоваться.
Если пройти подальше к Садовой, то был деревянный мост, поставленный лет тридцать назад и прозванный Харламовым – повезло жившему рядом с ним статскому советнику, никаких усилий не приложил, а прославился. Но питерские жители зимой наловчились спрямлять пути, и по льду проложили заметные даже при лунном свете тропинки.
Ночь была морозная, снег поскрипывал под валенками, но вдруг Федьке показалось, что скрип какой-то странный, более торопливый, чем ее шаги. Она пошла чуть медленнее – и поняла, что ее догоняют. Тогда Федька остановилась – незримый преследователь сделал два шага и тоже встал.
Это плохо – ее хотели выследить. И нетрудно догадаться, кто – который-нибудь подлец из береговой стражи, вздумавший выслужиться перед начальством. Никто же не поверил, будто Федька не знает, где спрятался Румянцев!
Тут фигурантке пришлось выбирать – или идти домой и просидеть там часа полтора, пока подлецу не надоест ее караулить, или запутать след и пробраться к Шапошникову. И то, и другое было негоже. Шапошников предупреждал, что к нему следует прийти до полуночи. Может выйти так, что она, отсидевшись дома, прибежит, начнет колотить в дверь – а ее не пустят. Идти же к нему ранним утром – риск, нехорошо ссориться с человеком, у которого хочешь просить денег. А путать след – тоже, поди, уметь надо. Как это делается – в Театральной школе не обучали.
По опыту Федька знала – когда балетмейстер начинает вымучивать фигуру, если выстраивать ее без душевного порыва, то получается одна трата времени, скучно и пошло. А надо, чтобы осенило – и тогда даже береговой страже приятно выполнять задание.
И Федька придумала. Подошла к удобному для спуска месту, вздернула вверх юбки и, не оборачиваясь, съехала по утоптанной и скользкой дорожке на лед, даже не взмахнув руками. Потом она преспокойно пошла через Екатерининскую канаву чуть наискосок. Ее план был прост – выманить преследователя из-под стен и заборов, где он хоронился в черной тени, на белое пространство, а тогда уж развернуться и пойти к нему навстречу. Если это подлец из береговой стражи, а больше быть некому, то он получит по первое число и уберется с позором. Но, возможно, и ругаться не понадобится – увидит, что его раскусили, и сам удерет. Даже есть вероятность, что удастся по силуэту его опознать.
