«Тошно мне у тебя, хоть ни аппетита, ни злости к тебе не питаю! — признался прямодушный волк. — И не беда, — поднял он подранную морду, — что пища мне даётся не каждый день. Зато деревья в моих угодьях шумят, и воздух чист! А что израненный — всё племя наше такое, все, как один, рубаки удалые, а не подлые копатели!»
Смеётся барсук: «Не знаете, как лучше жизнь устроить! Оттого только и рубаки — что ж остаётся вам?!»
Но не чувствует волк, что прав лесной соседушка, уныло скулит серый тать, со страданием пеняет, мол, больно видеть мне деревья склонённые, что чуть-чуть не падают. И птицы над тобой не поют, да и нет возле тебя птиц вовсе, лес бодрящих. Вон, меж суков паутина натянута, а в ней пауки над гусеницами копошатся. Умирает лес твой, кореньев своих от твоей алкоты неуёмной лишённый...
Доводы волка не трогают барсука, который пыхтит и точит зубами мягкую плоть липового корневища, будто нарочно показывая простаку-волку, что его барсучья еда завсегда с ним. «Уйду, — заявляет барсук, — вскоре отсюда ближе к северу — там влажней, лес гуще, и других нор нарою взамен этих... Лес велик! Он и кормит, и укрывает, и как жить, попусту не тратя время на беготню, научает».
Оскалил зубы волк на вредоносную, похотливую тварь, сверкнул одним глазом и, покидая изрытое, погубленное место, сказал: «Лучше буду глупым и тощим перебиваться мышкой со дня на второй, делясь ужом и зайцем с собратом, чем, как ты, умный и тучный, губить без зазрения совести вокруг себя целый мир. Умён ты, барсук, только хитрый уют твой на чужих лишениях выстроен...»
Складный рассказ Карла заставил крепко призадуматься южан. Один из них спросил гота:
— К чему ты клонишь? К тому, что схожи мы с тем жирным зверем? Но ведь не гложем деревья, ха-ха!
— Вы людей, отличных от вас, как настаёт установленный срок, везёте за море. Оттого жалкая их земля на закате уж не звучит женским смехом, малые дети не играют, как прежде, а отцы увезённых со слезами о помощи молят!
— Мы никого не ловим и не пленим! Мы просто платим за человека больше, чем за барана, и сами халаны, забыв о баранах, к нам гонят разный люд!
— Не знал юнец, пока рос, как кровь пустить из живота собрата-человека, да быстро обучился, и погубил он не одну жизнь, а по прошествии времени сына своего научил, как в беде и грехе жить!.. Сам Радегаст взял копьё со щитом и не искал неправедных лишь среди чужаков! — Холодный Карл был, как и прежде, одинок.
— И ты, как и все, в общем строю сражаешься? — спросил староста-грек.
— Всякий готтон, пока силён — воин! — гордо отвечал рослый витязь.
Уже не варвары сидели перед роскошно одетыми горожанами, а просто люди — только с другой стороны мира.
— Наше предложение вам: всё, что случилось, исправить мы не в силах, но как потечёт далее — нам решать! — сказал после долгого молчания центурион. — Римский меч не опозорил себя нигде! И мы готовы устроить вам славную драку!
Все смолкли, пытаясь угадать, к чему же привели переговоры, чья сторона сильней и в ком дух твёрже; каждый, приняв роль вершителя судеб, старался придать значимость своей стороне.
Карл на готском языке, не боясь, что сказанное будет понято противником, принялся вкратце объяснять товарищам суть оговорённого. Готы, как один, недоверчиво косясь на горожан, советовали и настаивали на нужном войску исходе, оглядывались назад, искали глазами недоступного сейчас Сароса.
— Идите к себе восвояси, а со сборами и с едой мы вам поможем. У нас своя жизнь, и вы живите жизнью своей, — встал над всеми уважаемый грек.
— Вы желаете нашего ухода — нам это понятно. Но сказки предков зовут нас к тёплым морям, где наши прародители родились, откуда Один с Тиром звали их к себе и куда они посылают потомков — нас, дабы поклонились святым костям и возродили славу, угасшую в поколениях... — Карл застыл, нахохлился, неподвижным взором исподлобья глядя на римлянина. — Море — великий мир. Всем хватит места в нём. Но кто заплатит сейчас за переход наших мёртвых в край вечного наслаждения и отдохновения?
— Что ж вам ещё? Ведь вы не победили нас? — вспыхнул римский муж.
